– Требования товарища Феликса Дзержинского понятны, пояснять не надо? – спросил он. – Тогда ставим точку. Берем новый лист.

Но Шагину помешали. С улицы донеслись голоса. Отчетливо слышался бас коменданта УЧК. Комендант не пускал в здание посетителя. А тот кипятился, кричал.

Председатель взглянул на Сашу:

– Разберись!

Саша пошла к двери.

– Гляди рукам воли не давай, – сказал вслед ей Олесь.

Все засмеялись.

Вот что увидела Саша, когда сбежала по лестнице к входной двери.

Расставив руки, комендант защищал дверь от ломившегося в нее пожилого бородача. В стычке участвовал и часовой, прикладом винтовки отпихивая посетителя от двери.

А бородач рвался вперед, вопил, выкрикивал ругательства. Внезапно он отскочил, вскинул руку с толстым ременным кнутом.

– Стой! – закричал часовой и передернул затвор карабина. – Стой, контра, стреляю!

– Не смей! – воскликнула Саша.

Нырнув под плечо коменданта, она оказалась на улице. При виде ее бородач будто опомнился. Подобрав валявшуюся на тротуаре зеленую шляпу с перышком, зашагал прочь. Голова его была опущена. Он плакал.

Саша нагнала его:

– Говорите, что случилось?

Бородач в нелепой шляпе на взлохмаченной голове продолжал шагать, будто не слышал.

Саша забежала вперед, загородила ему дорогу.

– Я из ЧК. Меня послал главный начальник узнать, в чем дело. Что у вас случилось, товарищ?

Это была странная пара – маленькая девушка с пистолетом на поясе и бородатый гигант с кнутом под мышкой. Девушка шла по мостовой широким уверенным шагом, биндюжник семенил рядом, наклоняясь к спутнице, что-то объясняя. При этом он то и дело стаскивал свою шляпу, поправлял перо и вновь нахлобучивал ее на голову.

Так они пересекли город и оказались на берегу реки, у длинного пологого мыса. Глинистый грунт мыса был исколот острыми копытцами баранов и коз. Кое-где в ложбинках белели рогатые черепа.

На этом мысе останавливались на водопой стада, перегоняемые гуртоправами с далеких пастбищ на городскую бойню. Здесь же поили коней проходившие через город кавалерийские отряды.

Сейчас на мысу находился табун лошадей. Тут же стояли две фуры с тюками прессованного сена, мешками овса. Несколько красноармейцев, только что спешившихся, расседлывали лошадей.

Саша разыскала командира.

– Я из ЧК, – сказала она и развернула свой мандат.

Молодой кавалерист, в кожаных галифе и английском френче, перетянутый ремнями, на которых висели шашка и маузер в полированной деревянной колодке, с болтавшимся на шее крохотным театральным биноклем в черепаховой оправе, внимательно прочитал бумагу.

– Добро, – сказал он, возвращая мандат. – Слушаю, товарищ комиссар, какая до меня будет нужда?

– Откуда кони?

– Реквизированы в селах для Красной Армии. – Кавалерист положил ладонь на пристегнутую к поясу полевую сумку. – Приказ, ордер, другие документы в полной справе. Давай присядем, все покажу.

– Не надо, товарищ. Я вот по какому делу. – Саша кивнула на бородача. – У этого гражданина воры свели лошадь… Со своим горем он пришел к Советской власти. Он из бедняцкой семьи. Лошадь – это все, что он имел. Ему надо помочь. Вот я и привела его к вам. Надеюсь, что вместе…

– Нема у нас лишних коней, – прервал Сашу кавалерист. – Нет и не предвидится.

– Что же делать?

– Не знаю.

– Может, какой-нибудь не подходит для Красной Армии, – осторожно сказала Саша. – Брак или еще что… Гражданин пришел в ЧК просить помощи! Вы можете это понять?

– Отчего же, очень хорошо понимаю. Сам был бойцом эскадрона ЧОН. Все понимаю, товарищ комиссар. А коней лишних нема.

И кавалерист приложил руку к козырьку фуражки, давая понять, что разговор окончен.