– Извиниться решил? Вот ведь баклан! Знаешь, как она на тебя тогда обиделась? Уехали, не попрощавшись, и баллон с собой забрали. Я когда вернулся, меня мать спрашивает про вас, а я отвечаю, что уехали. Сели на поезд и уехали. Она мне: «Как уехали? А баллон где? Вот засранцы!»

– Баллон же мы в карбасе оставили.

– Ну да, оставили. Вы бы его ещё посреди Кеми на улице оставили! Свистнули его. Я вообще подумал, что вы вместе с баллоном и смотались. Но потом почесал репу и решил, что вряд ли вы такую тяжесть потащите. Да и за каким лядом вам сральники рвать и его волохать? Хоть бы написали. Или открытку прислали. Она почему-то была уверена, что пришлёте поздравление на Новый год.

– Я хотел написать, да что-то… – Лёха погрустнел.

– Хотел-мател. Хотелка у тебя в другом месте была. Это ведь вас Кира увезла? А? Признавайся, Дон Жуан долбаный.

– Кто у нас Кира? – Машка просунула голову под Лёхин локоть.

– Кира у нас… – Лёха замялся – дела давно минувших дней.

– Сестра моя родная, которой этот саксаул голову задурил, а потом помчался за ней в Ленинград. Ну и этого с собой прихватил. Как же без этого. Одна шайка.

– Так-так. Я ревную. – Машка насупила брови.

– Машенька, тебе тогда было пять лет. И ты ещё даже в школу не ходила.

– Неважно. Мне всё равно обидно, что я у тебя не первая женщина.

Лёха пропустил Машкино высказывание мимо ушей. Он нахмурил лоб и покусывал губу.

– Кирка через два года потом приезжала. Мама у неё про вас расспрашивала, а та как партизанка молчала. Что, Лёхыч, не срослось у вас с ней?

– Не помню. Наверное. Я вообще плохо помню, что у меня там и как до армии было.

– Ну-ну. Она, кстати, в Германии живёт. Уехала с мужем.

– За немца замуж вышла?

– Почему за немца? За еврея. На хрен бы она какому немцу сдалась. Двое детей у них. Дом. Все дела. На компьютере работает.

– Программистом? – встрял я.

– Не знаю. Говорю, что на компьютере. Я в этом деле не разбираюсь. Что там на нём делают, мне до одного места. Были тут в прошлом году. Фотокарточки показывали. Хороший такой дом. Все дела. Машина – джипарь. Нормально. Он – мужик правильный, пьющий. Гришей зовут. Литрушечку с ним усидели. Наш парень, без выгибонов. На гитаре горланит, как вон Лёха. Кирка же на гитару ведётся. Толстая стала, как кобылища. Они тоже, оказывается, не знали, что мать к Вальке на лето уезжает. Ну, покрутились тут у меня пару дней, по монастырю полазали, покупались да и на Онегу двинули.

– А что, Лёха, поехали на Онегу! – Я вдруг почувствовал непреодолимое желание к перемене мест. – Надо реабилитироваться перед тёткой Татьяной. А то вон, смотрю, харя у тебя совсем скисла. Стыдно, что ли, стало?

– Есть немного. – Лёха попросил у Васьки сигарету, так же, как он, откусил фильтр и прикурил от плюющейся огнём пальчиковой зажигалки.

– Может быть, так оно и правильно. Хотя, честно говоря, мне не особенно хочется ехать.

– А что изменилось со вчерашнего дня?

– Как – что? – Машка обхватила Лёху руками за плечи и попыталась запрыгнуть на спину. – Я появилась. Вся такая прекрасная, вся такая замечательная. Самая лучшая на свете я. Но и я готова ехать с вами хоть на край света. Не в Москву же мне возвращаться. Я теперь, может быть, вообще в Москву не вернусь. Возьмёшь меня, Лёшечка, к себе жить? Я хорошая. Я даже посуду умею мыть. И готовлю я очень вкусно.

– Жить к себе? – Лёха покраснел. – Возьму.

Васька хлопнул себя руками по коленкам.

– Вот это я понимаю! Совет да любовь. Вот как теперь женщины поступают. От мужика предложения не дождёшься. Да и мужик измельчал. У тебя, Лёха, жены-то другой не имеется? А то конфликт выйдет.