».184

Пользы от «варварской», по выражению того же Захарьина, операции действительно не было никакой, зато вреда – в избытке. Бессмысленное и, главное, кровавое хирургическое вмешательство не могло не привести к образованию множества спаек, сдавивших седалищный нерв. Веским подтверждением этого необратимого патологического процесса стали атрофия мышц нижней конечности и пожизненный болевой синдром (теперь уже преимущественно органической природы). С тех пор Захарьин, по словам профессора Голубова, часто сравнивал свой фактически ятрогенный ишиас с «ядром, прикованным к ноге каторжника».185

После операции его поведение совершенно преобразилось. Поглощённый неустанными заботами о больной ноге, он прежде всего свёл к минимуму свои профессорские обязанности, ограничив их одним лишь чтением лекций. Больных, поступавших в терапевтическую факультетскую клинику, с 1872 года лечили его ассистенты и ординаторы без какого-либо участия профессора.

В лекционные дни величественный Захарьин медленно входил в аудиторию, грузно опираясь на палку с резиновым наконечником и слегка подволакивая правую ногу, удобно размещался в кресле с решетчатым сиденьем и, окинув присутствующих пронзительным взором темно-карих глаз, начинал наконец лекцию. Замиравшие при его появлении, словно солдаты на полковом смотру, многочисленные слушатели немного расслаблялись и принимались записывать его речи в модные тогда плотные тетради. Порой Захарьин не сразу приступал к лекции, а минут десять молчал, неподвижно восседая в кресле, – не то совершал над собой усилие, чтобы собраться с мыслями, не то, будто опытный актёр, держал паузу. Большинству студентов его лекции (или, может быть, вернее беседы о медицине) импонировали своей простотой и полным отсутствием теоретических рассуждений, обдуманностью и логичностью, сжатостью и сугубо практическим, конкретным содержанием. Лишь немногие подмечали в профессорской манере чтения какой-то театральный оттенок, что-то напускное, не имевшее непосредственного отношения к делу и предназначенное, по всей вероятности, для того, чтобы заставить самых нерадивых студентов внимать ему с интересом.

4.1. Знаменитый французский врач, один из основоположников неврологии и психотерапии Ж.М. Шарко (конец 1880-х годов).

Через тридцать лет после его смерти профессор Голубов в порыве запоздалого подобострастия нарёк Захарьина «мастером живого слова», а по увлекательности лекций смог поставить с ним рядом одного только Шарко. Однако другие бывшие слушатели Захарьина находили его лекции трудными для восприятия из-за частых повторов, тяжести слога и неправильного употребления некоторых слов.186

Если в середине 1860-х годов Захарьин читал лекции с подробным разбором больных в строгом соответствии с учебной программой (причём в отдельные месяцы чуть ли не каждое утро, за исключением выходных дней), то после операции, когда его отношение к преподаванию радикально изменилось, он мог не появляться в аудитории по три-четыре недели кряду. С 1875 года он регулярно выезжал на лето за границу, а возвращался обычно в конце сентября, с лёгким сердцем прибавляя, таким образом, к своим каникулам первый месяц осеннего семестра.187

Превратив занимаемую им профессорскую должность в явную синекуру, Захарьин сосредоточился на частной практике. Прошли те времена, когда относительно молодой, ещё не достигший сорока лет директор факультетской терапевтической клиники ежедневно (иногда даже в праздники) совершал обстоятельные обходы своих пациентов, заглядывая в каждую палату, когда он сам, без всякой посторонней помощи обёртывал больных с высокой лихорадкой в холодные мокрые простыни, когда он лично проводил некоторые процедуры, названные впоследствии физиотерапевтическими. Отныне он лишь консультировал платёжеспособных больных, либо принимая их в своём домашнем кабинете (иногда в квартире своего ассистента), либо выезжая к ним (разумеется, за более высокий гонорар) не только в различные районы Москвы, но иной раз и в другие города. И каждая его встреча с больными оформлялась, по сути, как коммерческая сделка.