Доктор Торн не рассуждал на подобные темы; не оскорблял титулованных особ заявлениями о равенстве с ними; не сообщал графу Де Курси о том, что обед в его замке для него ничуть не значительнее обеда в доме местного священника. И все же в манерах его присутствовало что-то такое, что позволяло обнаружить скрытое высокомерие. Возможно, само по себе чувство было благим и в значительной степени оправданным частым и тесным общением с теми, кто стоял ниже на социальной лестнице, хотя в подобных делах глупо оспаривать общепринятые правила, в глубине души доктор оставался убежденным консерватором. Вряд ли будет преувеличением сказать, что он презирал лордов с первого взгляда, но в то же время не задумываясь отдал бы все силы, средства и даже кровь на борьбу за верхнюю палату парламента.

Вплоть до близкого знакомства и полного понимания сложный нрав не способствовал популярности доктора у жен сельских джентльменов, в чьей среде предстояло практиковать. К тому же личные качества рекомендовали мистера Торна дамам не самым лучшим образом. В обращении с ними он проявлял некоторую бесцеремонность, авторитарность, любил поспорить, подшутить, причем не всегда было понятно, не издевка ли это. Особенно щепетильно к этому относились строгие родственники пациентов, которые считали, что доктор вообще не должен смеяться.

И лишь когда местные жители узнали доктора Торна поближе, когда на себе ощутили тепло его доброго сердца, оценили по достоинству честность, почувствовали мужественность и в то же время нежность, доктор получил достойное признание. К легким недомоганиям он нередко относился беспечно, что удивляло, ведь и они не оставались без оплаты, зато в по-настоящему серьезных случаях доктор Торн был внимателен, сосредоточен и высокопрофессионален. Ни один из тяжелобольных пациентов не мог укорить его в поверхностности или грубости.

Еще одним значительным недостатком считалось холостяцкое положение мистера Торна. Дамам было бы проще говорить о своих недугах с женатым доктором, к тому же это помогало избегать соблазнов, словно, женившись, мужчина приобретает некие качества пожилой сиделки. С таким доктором легче беседовать о болях в животе или о слабости в ногах, чем с молодым холостяком. В первые годы практики в Грешемсбери отсутствие супруги заметно мешало карьере доктора Торна, но тогда его запросы не были велики, а честолюбие вполне уживалось с терпением.

Он был полон сил и надежд, понимал, что придется изо дня в день зарабатывать свой хлеб, медленно и терпеливо взращивать репутацию.

В Грешемсбери доктор Торн поселился в предоставленном старым сквайром доме, том самом, где останавливался в день совершеннолетия его внука. Деревня могла похвастаться всего двумя приличными, удобными, вместительными домами – разумеется, не считая дома пастора, важно стоявшего на собственном участке и считавшегося лучшим из всех доступных жилищ, – и доктор Торн занимал меньший из них. Оба здания размещались на повороте улицы, под прямым углом друг к другу; оба имели хорошую конюшню и обширный сад. Следует заметить, что в большем из домов жил мистер Йейтс Амблби – агент по недвижимости и адвокат.

Здесь доктор Торн лет одиннадцать-двенадцать прожил в одиночестве, а потом еще столько же вместе с племянницей Мэри. Девочке было двенадцать лет, когда она приехала в Грешемсбери, чтобы стать постоянной и единственной хозяйкой дома. Ее появление многое изменило в жизни доктора. Прежде он существовал как истинный холостяк: ни одна из комнат не была прилично обставлена, его вполне устраивал походный быт, поскольку сначала он не располагал свободными средствами, чтобы благоустроить жилище, а потом привык к естественному хаосу и не испытывал потребности что-либо менять. Он не знал точного времени завтрака, обеда и ужина, не имел определенного места для книг и определенного шкафа для одежды. Хранил в подвале несколько бутылок хорошего вина и порой приглашал приятеля-холостяка вместе провести вечер, но этим хозяйственные заботы и ограничивались. По утрам доктору подавали большую чашку крепкого чая, хлеб, масло и вареные яйца, а по вечерам, во сколько бы он ни вернулся, непременно находилась какая-нибудь еда, чтобы утолить голод. А если к скромной трапезе добавлялась еще одна чашка чая, то больше ничего и не требовалось, во всяком случае, хозяин никогда ничего не просил.