Завыл я тогда от злобы, выхватил стрелу из горита, в пальцы врезалась натянутая тетива – засвистела калёная стрела. Точно во сне я увидел, как настигла она белоснежную кобылицу, как взметнулась та в последний раз и ещё живая рухнула с крутого обрыва…

Потемнело небо. Тучи нашли на него со всех сторон и закрыли свет. Шелест и гул разнёсся по воздуху. Я увидел: не тучи то были – то были несметные стаи чудищ-грифонов. Они налетали со всех сторон и опускались вокруг меня тесным кругом. Сверкали хищные их глаза, клекотали страшные клювы. Жуткую же смерть послали мне боги!..

Вдруг змеиное шипение раздалось – грифоны задрожали и замерли на месте, так близко от меня, что некоторые были уже готовы растерзать меня своими клювами.

«Постой, Кибела! Оставь его, – раздался надо мной громкий голос, – оставь!»

Грифоны отступили, расступились.

Поднять голову я не посмел: сама Кибела пришла казнить меня! Казнить, а не служить мне, как говорил проклятый колдун.

Будто корсаки захохотали кругом:

– «Он заслужил эту казнь, Апи! Не мешай мне». – «Нет, Кибела, убери своё войско. Оставь ему жизнь. Но пусть он проведёт её один в могиле, и пусть не дано ему будет лишить себя жизни, пусть взрослеет он и станет вождём без рода и племени… Пусть душа его тогда предстанет пред очи свирепого Нии, когда нарушит покой его могилы новый грешник». – «Будь по-твоему, Апи. Для веселья же я оставлю ему своё золотое зеркальце».

Захохотало всё вокруг, вихрь поднялся и унёс грифонов. Я решился наконец поднять свой взор. Я увидел, как сверкнуло в небе и упало рядом со мной зеркало Кибелы…старый колдун, что надоумил меня на мой ужасный поход, глянул оттуда. Силы оставили меня. Очнулся я уже в этом склепе.

Вот это зеркало.

Семён Савельевич увидел золотую овальную пластину, обрамлённую змеями и драконами. Скиф протягивал её ему. Но только Фазаратов притронулся к золоту – исчез скиф, пропал, будто и не существовал вовсе.

Семён Савельевич пошевелил ноздрями, чихнул и очнулся. Отважный муравей, вызвавший чох, маленьким кубарем отлетел в сторону, где с возмущением начал обсыхать в первом свете нового дня. Вставало солнце. Косым лучом солнце пощекотало Семёна Савельевича, он, мотнув головой, чихнул ещё два раза. «Надо же, опять насморк», – грустно отметила голова. Она сиротливо торчала над песком и была похожа со стороны затылка на крупный подосиновик или боровик. Со стороны лица картина была куда менее естественной. В живой и в неживой природе невозможно подобрать аналог выражению человеческого страдания. Семён Савельевич страдал. Он по-прежнему был стиснут дырой провала, а его безучастная душа не желала засветить взгляд пленника даже слабенькой искрой надежды. Однако нога нашла вдруг опору, грудь вытолкнула воздух, древняя могила разжала объятья…

Тысячами радуг разлилось в росе отдохнувшее ночью солнце, и теперь оно величественно восходило к зениту. Провожая его в путь, гасли звёздочки росы, и когда солнце достигло своего трона, умытая степь приветствовала властелина шелестом просохшей полыни. Всё ожило, начало свистеть, жужжать, стрекотать…

«Что это я рот разинул?!» – опомнился Семён Савельевич. Он огляделся: зрелище было жалким, в беспорядке валялись всякие предметы, принадлежавшие ему, и – о боже! – Семён Савельевич не смог отыскать в котлованчике даже намёка на недавние события: провал исчез.

Наспех собравшись, Семён Савельевич вскочил на велосипед и пустился во весь дух прочь от проклятого места. Он так торопился, что не заметил у себя на поясе на месте пропавшего кинжала какой-то кожаный футлярчик.