– Давайте говорить начистоту, пастор Грегориус, – начал я.

Его так и передернуло при этом вступлении.

– Вы, конечно, помните наш недавний разговор насчет состояния здоровья вашей супруги. Я не хочу быть неделикатным и не стану спрашивать, как выполняли вы тогдашнюю нашу договоренность. Мне хочется лишь заметить, что, знай я тогда, что у вас с сердцем, я мог бы привести гораздо более веские соображения в пользу совета, который я позволил себе дать. Ваша супруга рискует лишь своим здоровьем; вы же, легко может статься, рискуете жизнью.

На него в эту минуту тошно было глядеть – лицо его приобрело наконец окраску, но не порозовело, не покраснело, а сделалось какое-то зелено-фиолетовое. Зрелище было до того омерзительное, что я невольно отвернулся. Я подошел к раскрытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, но на улице была такая же духотища, как и в комнате.

Я продолжал:

– Рецепт у меня один: раздельные спальни. Насколько мне помнится, вам это не по душе, но тут уж ничего не попишешь. Дело в том, что в данном случае чрезвычайно опасна не только сама по себе физическая близость, рекомендуется вообще избегать всяких возбуждающих факторов. Да, да, я знаю, что вы хотите сказать: что вы пожилой человек и, кроме того, священник; но я как врач имею право говорить со своим пациентом вполне откровенно. И не сочтите за бестактность, если я позволю себе заметить, что постоянная близость молодой женщины, особенно в ночное время, должна действовать примерно одинаково что на священника, что на всякого иного мужчину. Я, видите ли, кончал курс в Упсальском университете, имел там немало приятелей среди теологов и, признаться, как-то не заметил, чтобы изучение теологии более всего прочего страховало юную плоть от такого рода пожара. А насчет возраста – а сколько вам, собственно? – пятьдесят шесть, – это критический возраст. В этом возрасте желание остается примерно такое же, как и раньше, – зато удовлетворение желания мстит за себя. Можно, правда, по-разному смотреть на жизнь и ценить в ней совершенно разные вещи; и, имей я дело с престарелым бонвиваном, я мог бы, естественно, ожидать совершенно логического с его точки зрения ответа: а мне наплевать, какой смысл лишать себя главного в жизни ради того лишь, чтобы сохранить самое эту жизнь. Но я ведь знаю, что подобные рассуждения противны вашему миропониманию. Мой долг врача в данном случае разъяснить и предупредить – это все, что я могу сделать, да я и не сомневаюсь, что этого вполне достаточно. Мне трудно себе представить, чтобы вам нравилось умереть смертью нашего любвеобильного Фредрика I[8], царствие ему небесное, или же, если взять недавний случай, французского президента Феликса Фора[9]…

Я старался не смотреть на него все то время, что говорил. А когда я кончил, то увидел, что он сидит, прикрыв глаза рукой, и губы его шевелятся, и я скорее угадал, нежели услышал: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое… и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…»

Я сел за письменный стол и выписал ему немного дигиталиса.

И прибавил, протягивая ему рецепт:

– Кроме того, вам вредно в эдакую жару сидеть все лето в городе. Вам бы очень хорошо месяца на полтора куда-нибудь на воды: в Порлу или Роннебю. Но только поезжайте, разумеется, один.

5 июля

Летнее воскресенье. Пыль и духотища повсюду, и один лишь бедный люд никак не угомонится. А бедный люд, к сожалению, малосимпатичен.

Около четырех часов я сел на маленький паровой катер и поехал в «Юргорденский источник» пообедать. Экономка моя получила приглашение на похороны, после которых предполагалось кофепитие на лоне природы. Покойный ей, собственно, никто, ни близкий родственник и ни друг, но для женщины ее среды похороны – немалое развлечение, и у меня недостало духу отказать ей. Поэтому обеда дома не было. Я, правда, тоже зван был к одним моим знакомым на виллу в шхерах; но ехать мне решительно не хотелось. Я не питаю особого пристрастия ни к знакомым, ни к виллам, ни к шхерам. И менее всего к шхерам. Ландшафт – какой-то бефстроганов. Холмики кусочками, водичка кусочками, утесики кусочками и растительность кусочками. Блеклый и бедный ландшафт, холодный по тону, все больше серое и голубое, и вместе с тем недостаточно бедный, чтобы обладать величием пустыни. Когда кто-нибудь принимается расхваливать при мне красоты природы в шхерах, я всегда подозреваю, что в мыслях-то у него при этом совсем иное, и на поверку так оно обыкновенно и оказывается. Один имеет в виду свежий воздух и прекрасные купания, другой собственную яхту, а третий окуней, и все это идет у них под рубрикой «красоты природы».