Для разогревания или даже приготовления еды в ординаторской имелась микроволновка, но Данилов на дежурствах привык питаться максимально просто, по принципу: «взял, откусил, положил и побежал работать дальше». Какой смысл тащить из дома в судках или банках обед из трех блюд и разогревать его или же связываться с готовкой на работе?

– За нарушение норм электробезопасности – эксплуатацию нелегального оборудования. Скинуться на электрический чайник и нещадно его эксплуатировать – это завсегда пожалуйста, а зарядку нельзя. Я попытался ему объяснить, что зарядки абсолютно пожаробезопасны, тем более что подключаю я их через качественный сетевой фильтр, но он и слушать не стал. Теперь я принципиально заряжаю аккумуляторы только на работе – хоть частично компенсирую материальные потери.

– Какие? – Данилов подошел к столу и просмотрел титульные листы историй болезни; знакомых пациентов не было – за время его отсутствия контингент обновился полностью.

– Неполученные премии. У нас жестко – получившие выговор на квартал лишаются всех премий, даже юбилейных.

– Жестко – это когда на год, на весь срок действия выговора, – сказал Данилов, вспомнив порядки на «Скорой».

– Если у нас за выговор будут лишать премий на год – все поувольняются на хрен. – Чернов включил чайник. – Побалуемся чайком до пятиминутки? У меня есть совершенно уникальный чай, который можно заваривать семь раз и всякий раз получать новый вкус!

– Я лучше кофе, – поспешил отказаться Данилов.

– Увы, вы не ценитель, – констатировал Чернов, но настаивать не стал.

Заварив чай, судя по цвету получившегося напитка – раз в пятый, если не в седьмой, Чернов начал рассказывать Данилову про больных.

– Минасян у нас впервые, кетоацидотическая кома, спасибо поликлиническому эндокринологу. Сейчас сахар одиннадцать, в сознании, уже хочет выписаться домой. Вы, кстати, в курсе, что мы никогда не выписываем больных из реанимации по собственному желанию? Переводим на отделение, и пусть они там разбираются.

– В курсе.

– Если эндокринологи будут вас доставать, шлите их… подальше.

– А чем они могут доставать?

– Вопросами и указаниями, чем же еще? – Чернов удивленно посмотрел на Данилова. – Второй диабетик у нас Петяева, переводом из отделения с нарушением мозгового кровообращения. Невропатологи смотрели дважды – в отделении и у нас. На сегодня я их тоже вызвал. Если будут доставать, то…

– И невропатологов тоже? – улыбнулся Данилов.

– Вы что – первый день в реанимации?! Нас достают все, кроме патологоанатомов. Тех мы сами достаем. Парадокс – мы всех вытягиваем, латаем все дыры, исправляем ошибки, и нам же больше всех достается…

Больные отошли на второй план – до появления начальника отделения Чернов рассуждал на тему «кто больше всех работает, того больше всех пинают», а Данилов, которому подобные монологи о вселенской несправедливости успели надоесть еще в интернатуре, самостоятельно знакомился с историями болезни, даже не затрудняясь притворяться, что он слушает. Люди, вещающие столь самозабвенно, не нуждаются в том, чтобы их слушали, им достаточно одного лишь присутствия слушателя, ведь на самом деле они говорят-проговаривают только для себя. Сами задают вопросы и сами же на них отвечают, ведь нет ничего увлекательнее, чем беседа с самим собой.

– Кто о чем, а вшивый о бане! – прервал монолог Чернова Роман Константинович. – Виктор, кто тебя на сей раз обидел?

– Я сам кого хочешь обижу! – вскинулся Чернов. – Порву не глядя.

– Скорее заболтаешь до смерти, красноречивый ты наш! – перебил начальник. – Надеюсь, что ты уже выговорился и доложишь больных по существу, без философии.