И действительно, на работе выясняется, что журнал вышел посвященным конференции; Лыкова поздравляет меня.

– Вот, Сергей, правильно, так держать!

И после еще один момент. Некоторое время назад к нам заехали Пудов и Картанов, Лыкова и Батурин окружили их, принесли чаю, конфет. Я оставался несколько в стороне, меня не звали. Лыкова что-то возбужденно и со смехом рассказывала, Батурин тоже не оставался в стороне, время от времени подключался к разговору. Перед ними на столе лежал тот центральный журнал, и внезапно Пудов сказал:

– Вот, вот материал! – И стал сотрясать журналом, было видно: что-то ему очень понравилось.

Я увидел, что журнал открыт на странице с моей статьей. Возникло легкое замешательство; Лыкова, Батурин и Картанов замолчали. Я тоже молчал; непонятно было, знает ли Пудов о том, что автор статьи сидит чуть в отдалении от них.

Я рассказал о своей работе Георгию Петровичу, и тот сразу все понял и сказал:

– Да, это здорово. Ну, желаю тебе успехов!

Это был февраль, и потому теплый ясный вечер особенно приятен. Я купил хорошей колбасы, хорошего масла и шел домой по Чернышевского – Хмельницкого. Я чувствовал стыд оттого, что я – бумажный работник, не производящий ничего материального; и в то же время радость: вот сегодня удалось купить колбасы, масла, и в общем-то в ближайшем будущем, видимо, будет примерно то же, я еще смогу покупать хорошую колбасу и масло. И я оправдывал себя: раз государство платит мне деньги и продает на них вещественные продукты, значит, я нужен; ведь всегда были люди, которые не создавали вещественных продуктов и все-таки жили, и существовали, как правило, лучше тех, других. Я зашел в «Концентраты» и купил отличные импортные яблоки, настроение еще больше поднялось. Мне было даже стыдно за то, что я могу так радоваться колбасе, маслу и яблокам; дело в том, что все было отличного качества, и не каждый день удается сделать такую покупку, я с гордостью шел домой, как удачливый добытчик.

Как-то я решился заговорить с Лыковой об аспирантуре. Стол ее стоит недалеко от окна, развернут, чтобы видеть всех. Я подошел и, видимо, переминался с ноги на ногу; заговорил об аспирантуре. Лыкова сказала:

– Об аспирантуре не волнуйся. Только через три года. Потом нужно восемьдесят процентов материала. А у тебя я пока не вижу.

– Но результатов же много, – сказал я, чувствуя, как медленно на меня наползает страх.

– Извини, Сережа, мне надо бежать.

– Но я вас как будто не очень задержал, – чувствуя себя оскорбленным, обманутым, сказал я.

Я ехал домой с тяжелым чувством; стало ясно, что диссертация, защита – все это не так просто, что это потребует многих лет, что нужно будет делать совсем не то, что нравилось и получалось, а какой-то другой труд, представлявшийся огромным и противным. Из меня вытянут все жилы, прежде чем дадут эту бумагу, и все может рухнуть, такие случаи бывают. Я увидел себя сорокалетним инженером с окладом сто пятьдесят, позади – творческая часть жизни, впереди – ничего. Приехал домой в безобразном состоянии, смертная тоска; весь вечер пролежал на кровати, временами задремывал в лихорадочном сне, просыпался, и хотелось плакать.

Что такое диссертация? Сто-двести страниц, отпечатанных на машинке и сброшюрованных. И все? Нет, она – прямое выражение неких высших сил; соискатель, защитивший диссертацию, сам становится носителем этих внешних сил. Скажем, минимальный оклад, которого достоин такой человек, – энное число; это на треть выше, чем зарплата Батурина – ведущего инженера, руководителя группы. И вот почему все становятся молчаливы, когда речь заходит о диссертации.