Чем дольше я находился там, тем менее комфортно себя чувствовал. Сначала я был так глубоко погружен в эту среду, что не видел разницы между «мной» и полузагадочной, полузнакомой стихией вокруг. Но постепенно ощущение глубокого, бесконечного и безграничного погружения уступило место чему-то другому – чувству, что я вовсе не являюсь частью этого подземного мира, а просто застрял в нем.
Фантасмагорические морды животных проступали из грязи, стонали и визжали, а затем исчезали. Иногда я слышал глухой рев. Порой он сменялся невнятными ритмичными песнопениями, которые были одновременно и пугающими, и странно знакомыми, как если бы я когда-то знал их и пел сам.
Поскольку у меня не было воспоминаний о предыдущем существовании, время в этом мире тянулось и тянулось. Месяцы? Годы? Вечность? Неизвестно. В какой-то момент отвращение полностью перевесило ощущение уюта. Чем больше я отделял свое «я» от окружающего холода и сырости, тем более уродливыми и жуткими становились морды, выплывающие из тьмы. Далекие ритмичные удары стали резче и сильнее, как будто подземная армия троллей занялась бесконечной монотонной работой. Теперь я скорее ощущал, чем видел движение вокруг себя, как будто существа, похожие не то на рептилий, не то на червей, протискивались мимо, случайно задевая меня своими скользкими или колючими телами.
Затем я осознал запах: в нем было что-то и от фекалий, и от крови, и от рвоты. Биологический запах – но не биологической жизни, а биологической смерти. Чем лучше я осознавал себя, тем больше мной овладевала паника. Кто бы я ни был, что бы я собой ни представлял, я был не отсюда. Надо было выбираться наружу.
Но куда?
Как только я задал этот вопрос, что-то возникло во тьме наверху – оно не было холодным, или мертвым, или темным, но представляло собой противоположность всему этому.
Остатка жизни мне не хватит, чтобы воздать должное тому, что пришло ко мне, чтобы описать хотя бы приблизительно, как это было прекрасно.
Но я попробую.
НЕ ВАЖНО, ЧТО СЛУЧИТСЯ ДАЛЬШЕ, – КТО-ТО ВСЕГДА БУДЕТ СИДЕТЬ РЯДОМ СО МНОЙ И ДЕРЖАТЬ МЕНЯ ЗА РУКУ.
Глава 6
Якорь жизни
Филлис приехала на больничную стоянку через два часа после Эбена IV. Поднявшись ко мне в палату, она увидела, что мой сын сидит у моей кровати и держит перед собой больничную подушку, чтобы не уснуть.
– Мама дома с Бондом, – сказал он, и в его голосе слышалась усталость, напряжение и облегчение оттого, что он видит ее.
Филлис уговорила Эбена ехать домой, сказав, что, если после дороги из Делавэра он просидит здесь всю ночь, назавтра от него не будет никакого толку – ни его маме, ни отцу. Она позвонила к нам домой и сказала Холли и Джин, что Эбен IV скоро приедет, а она останется в моей комнате на ночь.
– Езжай домой к маме, брату и тете, – сказала она ему. – Ты им нужен. С твоим папой все будет нормально, когда ты вернешься завтра.
Эбен IV оглянулся на мое тело: на прозрачную дыхательную трубку, которая спускалась из правой ноздри в трахею, на мои тонкие, уже потрескавшиеся губы, на закрытые глаза и обмякшее лицо.
Филлис прочла его мысли.
– Иди домой, Эбен, и попытайся не волноваться. Твой папа все еще с нами. И я не собираюсь его отпускать.
Она подошла к постели, взяла мою руку и стала массировать ее. Так она и просидела остаток ночи – в компании аппаратов и ночной сестры, которая каждый час приходила проверить мое состояние. Все это время Филлис держала меня за руку, поддерживая связь, которая – она знала это точно – была необходима для того, чтобы помочь мне выбраться из этой напасти.
Существует расхожее убеждение, что южане очень привязаны к своим семьям. Как и многие другие расхожие убеждения, это чистая правда. Когда в 1988 году я приехал в Гарвард, мне бросилось в глаза, что северяне, в отличие от жителей Юга, немного стесняются признавать тот факт, что твоя семья – это ты.