Круг разомкнулся, врачи отступили. Высокий мужчина провел ладонью и прикрыл глаза лежащей на больничной койке пожилой женщины. Рука соскользнула с лица – и вот оно, сухое, строгое, смуглое, с выпирающими белесыми под тонкой кожей скулами. Бабе Маше, которая скончалась минуту назад, шел сто двенадцатый год.

Несколько минут тишины нарушили вздох, стон, сдавленное покашливание, тяжелые шаги, скрип ручки, хруст пружины доводчика, легкий хлопок двери.

В комнате наступила полная тишина. Но через минуту вновь зашуршала бумага, шаркнули ноги, послышался писк нажимаемых на пульте кнопок, и наконец сплошной протяжный звук пропал. Датчики погасли. Щелкнул выключатель, и вытянутая, будто из дерева вырезанная фигура старухи погрузилась в полумрак.

Огромная комната, напоминающая одновременно и больничную палату, и лабораторию. У стен по периметру высятся мрачные, массивные, напоминающие банкоматы агрегаты со встроенными мониторами. Вверх от них, как щупальца крупного осьминога, идут толстые черные трубки с силовыми и data-кабелями. Под мониторами крепятся дополнительные мини-экраны, насыщающие бело-голубым свечением пространство вокруг них.

Снова послышался скользящий шорох бумаги. Быстро заурчала шариковая ручка. Высокий мужской голос нарушил тишину:

– Может, догнать Андрея Владимировича, спросить по поводу… кремации?

– Не надо его лишний раз дергать, – резко ответил низкий немолодой голос. – На вот лучше, заполняй, а я ее укрою…

Старший оператор, атлетически сложенный мужчина в белом халате, колпаке и маске, передал молодому ассистенту планшет с бумагами на прищепке.

– Сто лет не писал от руки! – усмехнулся тот и повернулся к ряду мониторов у стены со сложными графиками и диаграммами.

– В электронные базы это нельзя, – сказал старший.

– Так… Я буду вслух, если можно. Чтобы не запутаться… – сказал ассистент.

Укрыв старуху плотной синей пленкой, старший остался у изголовья, где грозной скалой нависал массивный черный куб с монитором, от которого уходили вверх, в широкую шахту, толстые кабель-каналы. Он выбрал в меню завершение операции и начал медленно набирать код.

Ассистент переписывал данные:

– Так… Время пребывания пациентки в пуск-стационаре – двадцать один день. Общее время подключения к аппарату моделирования сновидений и выделенной реальности – девяносто шесть часов. Период-иллюзия внутри модели – восемь месяцев… Причина смерти – остановка сердца физического носителя. Смерть наступила по-о… э-э… м…

Он запнулся. Посмотрел на прибор.

– Смерть… Григорий Степанович… у нас получается… естественная, да? Или что… – бормотал ассистент.

– Э-э-э… Ну конечно… – ответил старший после паузы, воткнув еще одну цифру кода. – А от чего еще? От придуманной соседки с поленом, что ли? Естественная. Счастливая. От старости. От остановки сердца…

– В отличие от… – ассистент криво улыбнулся. – Мотоциклиста на прошлой неделе…

Григорий Степанович посмотрел, и ассистент понял, что сказал лишнего.

– Так… далее… Наступила… в силу необратимых процессов старения… Так. Нарушения при выходе из модели… Григорий Степанович, а тут что писать? У нее же были нарушения? Андрей Владимирович не давал отключать до самого конца…

– Миша. Не надо писать про нарушения! – сказал старший, повысив голос. – Когда речь о руководителе института и его маме… Хорошо?

Он смотрел на ассистента.

– Конечно, конечно… Я просто…

– Но вообще… – Григорий Степанович наконец-то ввел код и закрыл программу, отключив монитор. – Правила наши никуда не годятся. Давно пора ставить перед советом института вопрос и переписывать. Ну что за бред в инструкции, что пациента из модели нужно выводить при угрозе смерти… Чтобы он не умирал там, внутри! Обязательно выдернуть, и пусть здесь помирает! Но – зачем? Я понимаю – при гипнозе, из него нельзя выводить резко… Но у нас можно! Зачем умирающего извлекать? Пусть там и уходит, в красоте, так сказать, и гармонии.