– Не хочется, Коля, ох, как не хочется. Усыпят же. А он прав, чисто по человеческим нормам это – самооборона, вернее, защита более слабого, что еще благороднее.

– Ого, да ты им уже и благородство приписал. Не рановато ли? Может, так – сбой программы и завтра он набросится на просто глазеющего посетителя?

– Ты прав, надо разбираться. Так все-таки, под каким соусом дело забирать будем?

– Да ни под каким… Там сегодня Лика должна дежурить, – Николай усмехнулся.

– Лика-Лика – Анжелика?

– Именно она.

Женщины любили Николая. За сдержанность. За мужественность. И за неприступность. Сами приходили, пытались хозяйничать, но Николай настолько мрачно принимал любое поползновение на свое жилище, что ему даже не приходилось объясняться, женщины уходили, чтобы через некоторое время снова ненадолго посетить его берлогу. Он никому ничего не обещал. Не клялся в любви. Не скрывал, что есть и другие. Для меня необъяснимой загадкой оставался шлейф этих интересных женщин, стелющихся за Николаем, соперничающих друг с другом тайно, чтобы не раздражать своего вожака прайда. Именно прайдом можно было назвать этот гарем – Николай заботился о своих женщинах, на него всегда можно было положиться. Когда-то он был женат на очаровательной однокурснице. Но при родах Светлана умерла, ребенок, появившийся на свет слишком рано, ушел вслед за матерью и, как мне казалось, Николай до сих пор носил в себе боль по утраченному счастью и хранил своеобразную верность жене и дочери. В квартире не было пантеона, но я готов был поклясться, что в тайниках комода надежно спрятаны от чужих глаз вещи и фотографии жены.

Лика не подвела. Высокая, яркая как птица, она с обожанием смотрела на Николая и, вряд ли, вообще вникала в суть говорившегося ей. По затуманенному взору можно было понять, что она загипнотизирована музыкой голоса своего кумира и очнулась только тогда, когда Николай спросил: «Ну, так что, Лика, ты выдашь нам дело без официального запроса?» Стряхнув с себя оцепенение, девушка зашевелилась и исчезла за дверью кабинета. Буквально через минуту, она появилась снова, держа в руках дамский журнал, который скрывал от посторонних взглядов нужную нам папку. Заговорщицки переглянувшись, мы двинулись от дверей кабинета в слегка затемненный угол под лестницей. Я развернул папку и удивленно присвистнул: доида выращивали буквально в двадцати километрах от нашего городка. Команда изготовителей прибавила удивления и легкой радости – в нее входил мой однокурсник со звучным именем Иннокентий.

По моим воспоминаниям Кеша был личностью яркой и слегка странноватой. Ярко в нем было все: начиная от огненно-рыжей роскошной шевелюры, желтых рубашек, ремней и ботинок, заканчивая оригинальными суждениями, которые он пылко отстаивал в студенческой среде. Во время шумных вечеринок, если возникал о чем-то горячий спор, можно было с уверенностью сказать, что очагом его возгорания являлся именно Кеша. Отношения с девушками у Кеши как-то не складывались. Не сказать, что противоположный пол им не интересовался, скорее, наоборот: девушки сменяли друг друга настолько стремительно, что мы уже и не пытались запомнить имя очередной подружки, но при этом, не было хотя бы отдаленного намека у нашего оратора на влюбленность. И еще, при всей своей бурной натуре и несдержанности в выражениях, Кеша был человеком закрытым. Поток речи, скорей исходил из разума, а не от сердца и души. Только один раз он немного подпустил меня к себе: рассказал о том, что никогда не заводит домашних животных. Причиной этого было детское воспоминание о погибшей любимице – собаке. Удивительным было то, что об этом он рассказал мне тихим голосом, с трудом подбирая слова, тогда как обычно, они лились из него потоком. Да и рассказ был кратким, скупым на подробности. Помрачневшее лицо настолько было далеко от его обычного образа, что возникало ощущение, что перед тобой совершенно другой человек. Было что-то болезненное в складке на лбу, в нервно сцепленных пальцах, в искривленной линии рта…