Вздохнув, Лидия Адамовна сунула под ремень гимнастерки брезентовые рукавицы и коснулась листа Реестра перстнем с печатью Минсмерти.

Сегодня, решила завканц, она все же закроет вызов, а завтра разберет документы и найдет злополучный график, а еще займется подбором людей на вакантные места.

Прикрыв глаза, она шагнула вперед – вперед и в никуда, потому что кабинет тут же заволокло серовато-желтым туманом.

Спустя миг Лидия Адамовна уже брела по прожаренной до светло-коричневого ростовской степи, и, щурясь от солнца, перечитывала запись в листке Реестре. Завканц не принадлежала этому миру и не смогла бы прикоснуться к тому, кто не предназначен смерти, но мертвых и умирающих в Советах хватало, и ей не хотелось ходить туда-сюда с чужими умершими.

Красная строчка чуть заметно пульсировала, подгоняла.

Имя? Евгений Петрович Катаев (Петров).

Вот так, со скобками, в Реестре всплывали псевдонимы. Фамилия казалась смутно знакомой. Военный? Политик? Писатель? Запись о том, чем именно умирающий заслужил красную строчку, в Реестр не вносилась. А зря – Лидия Адамовна уже попадала впросак с парочкой советских чиновников.

Возраст? Тридцать девять или сорок, прикинула завканц.

Причина смерти?

Причина смерти валялась обломками небольшого американского самолетика, «Дугласа». Авиакатастрофа, почетное третье место в личном рейтинге нелюбимых смертей завканц. Лидия Адамовна терпеть не могла вытаскивать души из искалеченных до потери человеческого облика тел. Но тут, конечно, не было этих ужасных кровавых лепешек – вокруг стонали и тихо ругались на русском матерном выжившие, и лишь два-три тела лежали в траве неподвижно.

Завканц всмотрелась в них – уже мертвые. Этих несчастных забрал кто-то из коллег, а ее «красная строчка», по-видимому, решила чуть задержаться. Как будто специально.

В Реестр, конечно, никаких «авиакатастроф» не вносилось. В графе «причина смерти» почти сиротливо мерцали кровавым «пролом височной кости», а в «прочее» – с десяток ссадин и синяков. Легкая, быстрая смерть.

– Вот, пейте, сейчас…

Завканц повернулась на голос. Умирающий лежал в высокой сухой траве, и какой-то военный поил его из мятой железной кружки. Вода бежала по подбородку, смывая сочащуюся изо рта струйку темной крови – у того, живого, тряслись руки.

Посеревшее лицо умирающего было спокойно. Разбитые губы, глубокая рана на виске, заострившийся нос, прерывистое дыхание – и все же завканц не верилось, что он и вправду разбился на самолете. Ни переломов, ни ран, кроме той, на виске – он лежал как будто в чужих декорациях, и Лидия Адамовна нарочито медленно натягивала брезентовые рукавицы, чтобы дать ему несколько лишних секунд глотнуть немного воды перед тем, как покинуть этот мир навсегда. В такие моменты она, как правило, не спешила. Пусть пьет.

Когда кружка опустела, завканц схватила умирающего за запястье и потянула в серо-желтый туман. Чужая душа поддалась легко, словно даже и не особо цеплялась за жизнь. Тело на земле дернулось и затихло.

Лидия Адамовна шагнула назад, и душа Петрова снова обрела плоть. Завканц разглядывала его с легким раздражением – взъерошенного, в грязной гимнастерке и с полевой сумкой через плечо. И, конечно, с потерянным, ошарашенным взглядом, куда же без этого. Все умирающие смотрели так, и этот не стал исключением.

Ну что ж, по крайней мере, он не пытался сбежать и вернуться в свой труп, не кидался на завканц с кулаками и не падал перед ней на колени. Просто стоял и приходил в себя, постепенно осознавая произошедшее.

– Я умер или рехнулся? – пробормотал наконец Петров, обхватив голову руками.