«Может, лаком покрыть?» – спросил он, оглядывая косяк.

«Ты чайку тоже попей, – успокоительно сказал ему отец Савватий. – Лаком. Лаку не напасешься».

В голосе его проскользнула сварливость. Додик, надеясь вот сейчас произвести открытие, выгнулся вперед, и уставился на него, уже не мигая.

«Плохи в России дела, – обрадовался Памфил. – Ни лака нет, и досок хороших нигде не достать. Плохо у нас».

Тут старичок сделал неожиданную вещь. Стоя у окна, он широко развел в стороны руки, глубоко вздохнул и крутанулся на месте.

«Хорошо, хорошо у нас! – сказал он радостно и светло. – Хорошо, слава Богу!»

Он крутанулся еще пару раз, потом всплеснул руками, ухватил Григория под локоть и подтащил его, упирающегося, к столу.

«Хорошо на Руси!» – сказал он еще более счастливо, выбил ногами подобие чечетки, и что-то тихонько напевая, стал и Григория потчевать чаем.

Памфил замер, выпучив глаза.

«Да как же это? – выдавил он. – Церкви пустые стоят, одни старушки… Католики еще… заедают…»

«Католики! – смешливо хрюкнул отец Савватий. – Заедают!»

Он схватил охапку сушек и начал совать их в руки Памфилу и Гаку.

«Сушечек, сушечек… заедим!».

Додик склонил голову на плечо. Он залюбовался веселым стариком. Тот подмигнул и положил ему сушку прямо на макушку.

«Вот так и держи» – сказал он.

Потом ему так не понравилось, и он попытался вместо сушки поставить на макушку чашку с водой. Додик испугался и увернулся.

«Держи, не расплескай! – вновь засмеялся отец Савватий. – Держи, что есть».

Додик, чтобы хоть что-нибудь сделать, схватил чашку двумя руками. Старик остался доволен.

«И досточек хватит, – повернувшись к Памфилу, который мрачно жевал данную сушку, продолжил он. – Вон Сергей Александрович, он у нас и гробовщик, и храмоздатель. Говорит, хватит досточек, на все хватит».

Тут засмеялся Григорий, отставил свою чашку, и, хохоча на ходу, выбежал из избы.

«Благословите, отец» – вдруг хрипло сказал Гак.

«Это на что же? – хитро спросил тот. – Я-то благословлю, а ты сам-то?»

Гак покраснел.

Старичок похлопал его по плечу, и сказал ему в ухо, но громко:

«Благословляю, и Отцом и Сыном, и Святым Духом…»

Памфил так расстроился, что перестал есть и пить, и, надувшись, откинулся в кресле.

«Много сейчас пишут, как захотят, – снова обратился к нему старичок. – То художество. И хорошо!».

Он еще немного радостно потанцевал, а потом кинулся к другому шкафчику, у самой двери, и достал оттуда огромный альбом с латинской надписью: «Сандро Боттичелли».

«Вот – хорошо!» – пояснил он, и, в обнимку с альбомом, покачиваясь из стороны в сторону, подошел к Памфилу. Тот просиял и закивал головой.

«А-а-а!» – сказал отец Савватий и чмокнул губами. – А ты сходи, посмотри, в храме нашем, там есть…»

Памфил вскочил и, кланяясь, тоже вышел из избы.

«Чай не остыл?» – спросил у Додика старик.

Тот помахал головой.

«И хорошо».

Додик опять высунул голову, ожидая, что старик опять затанцует, но тот, отдуваясь, сел рядом с ним на лавку, и поднес чашку к губам.

Гак снова пихнул Додика в бок, и старик шутливо замахал на него пальцем:

«Не тычь, не тычь…»

Они еще чуть-чуть посидели, совсем молча. Додик начал стесняться, прятал глаза, рассматривал избу, и захотел спросить отца Савватия про бесов, красный угол и крестик. Но тут на него напала какая-то ласковая сонливость. Боясь неприлично зевнуть, он стал потягивать чай, не отрывая чашки от губ, и отец Савватий, заметив, что у него закончилось, подлил еще, приговаривая:

«Так, так и есть. Подлили – выпил, подлили – выпил…»

Потом он указал на вторую чашку, которую пытался взгромоздить Додику на макушку:

«А та полнехонька, с водой-то…»