Генка пока не явился. Сашка устроился за пустующим столиком в уголке – послушать группу. Музыканты к тому времени закончили приготовления и заняли места на сцене. К микрофону подошел гитарист, объявил, что напоследок сыграет пару «вещичек»: на этот раз кое-что из нестареющей «классики»; и под счет барабанщика от души вдарил медиатором по струнам. Заревел веселенький блюз-рок – гости, раззадоренные знакомыми рифами, в миг облепили танцпол.

Сашка поскучал недолго, но то ли настроение не поправилось то ли музыканты не особо впечатляли – так и не дослушав, отправился в бар.

* * *

Устроился за стойкой, заказал пива. Пока пена в бокале игриво потрескивала, а запотевшее стекло приятно холодило руку, с ностальгией осмотрел убранство бара. Почти ничего не поменялось: таже тусклая лампочка освещала белую кирпичную стену с доской, исписанной мелом; на полках друг к дружке прижимались бутылки всех цветов радуги; вместо плаката с лозунгом: «Доброта – бесплатно!» повесили Мону Лизу с пририсованным к руке коктейлем с зонтиком.

Пока изучал оскверненный шедевр итальянского мастера, к стойке прислонился высокий сутуловатый гость и щелкнул пальцами бармену. Тот торопливо налил ему рюмку текилы и поставил рядом блюдце с лаймом.

Сутулый благодарно кивнул, вальяжно облокотился на стойку; взял в одну руку рюмку, в другую лайм и, не имея поблизости иного собутыльника, повернулся к Сашке.

– И не иссохнет мой стакан покуда жив я буду! Твое здоровье! – разорвал он трезвую почти что целомудренную тишину зала.

– И вам долгих лет, – поддержал Сашка, приподняв бокал.

Сутулый резко выдохнул, выпил, слизал соль с рюмки и тут же закусил лаймом. На вид это был типичный спившийся поэт с едва уловимыми остатками благородства на лице. Неряшливая прическа; подернутая сединой щетина; глаза с ироничным пьяненьким прищуром; решительный нос с горбинкой. На сутулых плечах висела не по размеру широкая рубашка с закатанными рукавами, верхние пуговицы были расстегнуты и выглядывал крестик на серебренной цепочке. Худощавое запястье украшали на удивление дорогие часы.

Сутулый, отрекомендовавшись Николаем, продолжил:

– Слушай, Витьке хочу предложить арфу в зале поставить. Ей-богу разорюсь, но возьму. Взять?

– Почему нет?

– Заметано! – выдохнул Николай точно не хватало ему лишь одобрения Сашки, – парагвайскую поставлю, а дурь в мою башку обезьянью ударит – саунг из Мьянмы привезу, – взял паузу, оглядел Сашку и добавил, – скучаешь-то чего? На концерт сходи.

– Только что оттуда.

– Чего поют?

– «Crossroads». Кавер от «Cream».

– Хм…, – приятно удивился Николай, – чего ушел, не понравилось?

– Не особо оригинально, но…, – задумался Сашка, – сойдет.

– А! – довольно протянул Николай, – оригинальность любишь?

– Во всяком случае чужие песни играть, да еще в чужой аранжировке можно с лицом попроще, а тот кучерявый слишком уж выпендривался. Ему в пору не гитаристом быть, а мимом.

– А чего ж ты хотел? В наше время поди придумай чего новое. Проще проторенной дорожкой пойти – не оступишься.

– Нужно всего лишь подумать хорошенько.

– Это точно! – увлеченно подхватил Николай, – знаешь, мне по юности пионерской вопрос один спать не давал: если нот всего семь, наступит ли момент, когда мелодии закончатся? Даже письмецо в газету отправил. И чего ж, думаешь? Опубликовали письмецо и ответили доходчиво.

– Вероятно газетчики успокоили, что опасения напрасны. Даже для мелодии всего из нескольких нот сочетаний миллиарды. Прибавьте к этому длительность, гармонию, ритм и все такое прочее…

– Сечешь! – рассмеялся Николай, – чем по жизни занимаешься?