– Бабушка, смотри, а у мамы тоже такой-же горб растет! – не отставала языкастая девчушка и обе женщины: Фая и Олеська, тяжело вздохнули.

– А у меня тоже такой-же потом вырастет?

Олеся закусила губу. Похрустела своими широченными плечами.

– Настёнка, иди не мешай. Иди-ко вон лучше, с сестренкой на улице поиграй, – попросила она. – Иди говорю, не то получишь у меня!

Олеся была женщиной строгой и обидчивой. Не хотелось ей выслушивать от родной доченьки такие нелестные слова о собственной внешности, хоть и есть в тех словах правда. (А правда, как известно, глаза колет.)

Маленькая Настя обиделась тоже. Надулась и пошла к двери обуваться.

– А еще у мамы живот большой! – послышался ее обиженный голосок.

Олеся мрачно засопела за спиной у матери и только яростнее стала раскатывать той скалкой ненавистный холмик на спине матери.

Хлопнула дверь. Две женщины остались совершать странные действа в полутемной комнате.

– А ведь правда, Олеська, – выдала вдруг в мрачной тишине недовольная Фаина. – Я тоже заметила, что не следишь ты за собой. Фигуры у тебя совсем нет. Все висит и торчит, а походка – как у бабы Клавы-пингвинихи! Так ты замуж сроду не выйдешь, кто ж тебя такую возьмёт? Так и будешь на нашей с отцом шее сидеть до самой старости! Картошки надо меньше есть и булок, ты ж молотишь все, что не приколочено!

– Ну мама! – воскликнула недовольно Олеся, – Ты что меня, едой попрекаешь? Вечно только ворчишь и ворчишь, слова доброго от тебя ни разу не слышала! Сама катай свой скалку!

И убежала, отбросив кухонную вещь. Снова хлопнула дверь.

За шторкой на печи послышался шум возни и ворчливый голос Лексея прервал размышления Фаи.

– Зачем дочку обижаешь, старуха? Сама-то по молодости точно такая же была! Лицо рябое, сама в теле. И ходила «уточкой», вперевалочку. Забыла?

Фая встала со стульчика, нагнулась к полу, взяла валявшуюся на полу скалку в руки. Постучала ею по ладони второй руки, хмыкнула.

– Что-то разговорился ты, дед. А ну слазь с печки? Слазь говорю!

Лексей выглянул было, вытянув свою патлатую голову на тощей шее, между шторками и показал жене язык:

– Чтоб ты меня своей скалкой прибила? Не слезу! Лучше ты сюда, бабка, залазь!

– Что ж ты дразнишься, сыч старый? – заворчала негодующе Фая, – Я тебе покажу бабку! Думаешь, не залезу на печку? Возьму и залезу! Да я тебя оттуда чичас кочергой вышибу!

Ругались супруги любя. Столько лет бок о бок вместе прожили. Жизни друг без друга себе не представляли.

А в своем дому расхаживала вперед-назад недовольная Люба. Перед нею сидел "виноватый" Кирьян. Сидел, из спичек на полу домик складывал.

– Ты из меня все соки выжал! – громко ворчала Люба. – Зачем твои старики квартиру Олеське покупают, а не тебе? Ты же у них единственный сын! Или что, думают, что раз ты у меня живешь, то и не надо тебя жильем обеспечивать? Ну хватит! С меня довольно, я долго терпела, но дальше об себя ноги вытирать не позволю! Убирайся из моего дому! И чтоб глаза мои тебя больше не видели!

Кирьян продолжал складывать спички одна на другую.

– Тс-с-с, тихо, – попросил он, не глядя на Любу. – Не топай тут, ветер не создавай!

– Ах ты гад! – вызверилась Любовь. – Я тебя веником буду гнать!

– А если я уйду, то ты ведь одна с двумя детьми пропадешь совсем! – пробовал было договориться мирным путем со своей женщиной Кирьян.

Люовь разозлилась еще пуще прежнего.

– Без тебя как-то жила, и без тебя прекрасно одна проживу! Все-равно от тебя никакого толку мне нету!

Она топнула ногой и половицы скрипнули.

Домик из спичек развалился и Кирьян рассердился тоже. В сердцах смахнул спички с пола рукой.