– Мне казалось, такие имена остались в шестидесятых…

– Так и есть! – весело сообщил он. – Я – типичный шестидесятник. Мне нравится то время.

И я поняла, что не смогу отпустить этого парня, пока не вытяну из него все соки. Стараясь не слишком заискивать, принялась уговаривать:

– Слушай, пойдем к нам. Что тут торчать посреди дороги? Здесь так мало живых людей… Тебя я тут вижу впервые.

Он на удивление легко согласился, и пока мы дошли до нашего дома, Алик уже рассказал мне, что приехал из Питера к бабушке. Последнее слово произнес как ребенок: трогательно и даже чуть пришепетывая. Сразу же захотелось погладить его по голове. И моя тщательно скрываемая ото всех привязанность к бабушке отозвалась нежностью. С нею бы жить в этом царском доме… Она чувствовала бы себя здесь вполне естественно, недаром мать за глаза иногда называет ее «маркизой». С презрительной интонацией плебея.

– Но бабушка не в курсе, что я уже здесь, – упав в гамак, объявил он. – Так что можем потрепаться немного. Так ты из этих?

И Алик кивнул на наш белоснежный особняк. Его длинные волосы пучками свисали между переплетениями гамака, и хотелось подергать их снизу.

– Нет, – отреклась я, даже не требуя уточнений. – Этот дом – на самом деле идея фикс моей матери. Она годами морила нас голодом, чтобы его построить.

В его глазах опять возник насмешливый блеск.

– Особо заморенной ты не выглядишь! Вполне соответствуешь современным стандартам. Особенно если тебя вытянуть сантиметров на двадцать!

– Почему шестидесятые? – нетерпеливо спросила я, сама себе напоминая паучиху, приготовившуюся до последней капли высосать кровь из своей жертвы.

Улыбнувшись, он принялся рассеянно накручивать волосы на указательный палец.

– Единственное десятилетие, когда в моде были интеллект, остроумие, эрудиция…

Чего мне, кстати, жутко не хватает, сам понимаю! – продолжал Алик. – Но, между прочим, тогда и романтика еще присутствовала! Эта склонность во мне тоже копошится… Я, знаешь, все детство в мореходку рвался. Питер, сама понимаешь! Кругом красавцы в бескозырках… Но у меня вечно с легкими какая-то чертовщина была. Реакцию Манту как вколют, так полруки разбарабанит. В общем, не взяли меня…

– Сочувствую.

Приподняв голову, он беззлобно хмыкнул:

– Правда, что ли? А ты как к шестидесятым относишься? Аксенова читала? Ну, молодец… Какие люди тогда были, а? Физики, лирики… КВН, между прочим, придумали. А теперь если интеллектуал, так уж такой зануда! К тому же глубоко-глубоко закомплексованный из-за своей нищеты. А в те годы никого особо не интересовало, сколько у тебя в кошельке, который папа подсунул…

– Или мама, – буркнула я.

Он кивнул:

– Ну да. Только то, что ты сам собой представляешь. Мой дед – типичный шестидесятник. Ироничный такой, умнющий, зараза! Профессор Петербургского университета. Математик, а прочитал, кажется, все на свете! До сих пор в джинсах ходит. Это единственное, что у нас общего! А так я – дурак дураком рядом с ним… Он за меня универ окончил.

– А ты чем в это время занимался?

Его блеск поугас:

– Лечился я в это время.

Расспрашивать дальше было все равно что ковырять ножом незажившую рану. Но я никогда не была особо жалостливой.

– Легкие лечил?

– Не совсем… Вернее, совсем даже не легкие.

– А что тогда?

Конечно, первым делом я подумала о наркотиках, а он – совсем о другом.

– Не прокаженный я, не бойся, – усмехнулся Алик. – Хотя… В каком-то смысле… Я – игрок. Это, знаешь ли, тоже болезнь. Если меня пустить в казино, я не выйду оттуда, пока у меня хоть что-то будет за душой. Видишь, как все запущено!

– Достоевский тоже был игроком. – Я напомнила это, чтобы как-то примирить его с собой.