Все вместе взятые подобласти искусственной действительности, созданной древними греками, как нельзя лучше справились с задачей сведения на нет случайности пространства; все они были разбросаны в нем и непосредственно растворялись в нем. Но вся их энергия ушла вовне. Вряд ли они не сознавали, во что им станет расправа с первоначально не-своим местом, не-своим пространством, но битва была уже в разгаре, и по ее первым результатам было ясно, что отступать придется не им. Таким образом, расправа со случайностью пространства дорого обошлась им, но то, что осталось в побежденном ими пространстве не могло не быть для них лучшим памятником. Их опыт навсегда остался в памяти человечества и составляет его незыблемое прошлое, которого надо крепче держаться и от которого, как от отправной точки, следует двигаться в путь.

Что касается исхода древнееврейского противостояния случайности времени, он был предопределен сосредоточением всей их духовной энергии внутри себя. Пространство потеряло для них всю свою устрашающую силу; как и в случае с древними греками, их дорогостоящая победа над пространством принесла им владычество над временем. Но этому владычеству были принесены в жертву сами древние греки, как физические существа, хотя оно и продолжается по сей день.

Преодоление же случайности времени древними евреями посредством полного отрешения от пространства и создания вечного очага поражения в себе способствовало их физической стойкости и обеспечило им место в будущем человечества. Древнееврейское сокрытие времени в себе и независимость от пространства – это вечное будущее человечества. Древнегреческое сжатие пространства в творческом духе и возвышение над временем – вечное прошлое человечества.

Наиболее цивилизованные народы обогащают сокровищницу либо прошлого человечества, либо его будущего. Что же касается большинства, то оно живет лишь настоящим, которое требует минимальных жертв и довольствуется предельно высоким потреблением. Думаю, вопрос о совмещении древнееврейского и древнегреческого опытов, несмотря на свою ребяческую естественность, бессмысленен. Или, лучше сказать, ответ на него превосходит наши возможности."

Мохтерион умолк.

– Ты очень устала? – спросил он Аколазию.

– Вроде нет, но это последнее, то, что ты говорил о причинах различия земных судеб древних евреев и древних греков, о преодолении ими случайности пространства и времени, я почти ничего не поняла в нем.

– Извини. Этого следовало ожидать. Сегодня мы слишком засиделись. Я хочу попросить тебя зайти на полчасика ко мне перед уходом из дома. Зайдешь?

– Обязательно.

– Тогда можно расходиться, – немного придя в себя от недавнего перенапряжения, удовлетворенно сказал Мохтерион. – Ты меня просто выручила. Спасибо, – добавил он и, не дожидаясь ответа, ушел к себе.

I

Сколько-нибудь приблизительное соблюдение режима отошло, казалось бы, в далекое прошлое. Подмастерье встал около десяти часов и тотчас начал готовиться к встрече с Аколазией. Экземпляр Библии для нее был найден. Заодно, на всякий случай, он переложил на видное место очередной ро май, “Сад пыток”, который почему-то был засунут в самый отдаленный угол на полке.

Он не мог не задержаться взглядом на его дореволюционном роскошном переплете вишневого цвета с выведенными на нем золотыми буквами фамилией автора, названием и инициалами владельца, не совпадающими, конечно, с его собственными инициалами. Строго говоря, претензий к чтению Аколазии не было, и, хотя следовало еще присмотреться к Детериме, можно было рискнуть и доверить ей дорогую книгу.