– А собака у вас есть? У вас отличный сад для собаки, и лес сзади. Мама мне не позволяет завести. Говорит, от шерсти пылесос забьется.

– Нет. Собаки нет.

Я сняла с полки пакет коричневого сахара.

– Ой, я тоже люблю коричневый. Особенно хрустящий. С хлопьями. Вы хлопья любите? Вот они, тут, смотрите. Медовые или кокосовые? Нет, такие худые, как вы, наверное, мюсли едят. Вы мюсли любите?

Широко улыбаясь, она взяла коробку.

Я холодно на нее взглянула.

– Не многовато вопросов? – поинтересовалась я, продвигаясь к прилавку и желая поскорее уйти.

– Вот и мама так говорит. Но, с другой стороны, как я что узнаю, если не буду задавать вопросы?

– Еще один.

– Да, это у меня, наверное, само собой выходит.

Она хихикнула; радостный звук, словно весенний дождь бьет по луже.

Мне сдавило грудь, когда я поняла, что она напоминает мне не меня саму, только моложе, а Маргарет, мою любимую, милую маленькую сестричку. Маргарет, с ее легким шагом и живым смехом. Маргарет, обожавшую меня так же сильно, как я обожала ее. Да, в открытости и невинности этой девочки было что-то схожее с натурой Маргарет. Я кивнула, благодаря хозяйку магазина, протянула деньги. Когда я повернулась к двери, девочка оказалась передо мной; она загораживала дорогу и словно ждала чего-то.

– А ты не должна быть в школе? – спросила я.

– Учитель на курсах. У нас свободный день, занимаемся дома.

– Тогда тебе надо туда, заниматься?

Девочка оказалась достаточно хорошо воспитана, чтобы покраснеть.

– Я пришла за валентинкой, – сказала она. – Только не могу выбрать. Смотрите.

Она показала на открытки, выставленные у прилавка.

– Смешную, секси или романтическую, как думаете?

– Зависит от того, для кого она.

Подросток покраснел еще гуще и уставился себе на ноги.

– Для Майкла Форестера.

– И какой он, Майкл Форестер?

– Отпад. Всем нравится. Особенно девчонкам. Он еще спортсмен отличный. Легкая атлетика, регби, плавание. Всегда побеждает. Такой крутой.

– Судя по всему, эго у него достаточно раздуто и без тебя. Я бы не стала тратить деньги.

– Ой нет, он милый. Как-то передо мной дверь придержал. И «привет» сказал.

– И сколько ты уже носишь факел во имя этого идеала?

– Что?.. А, не знаю. Я с ним только месяц назад познакомилась.

Голос у нее упал до шепота, весь ее вид говорил о мучении невзаимной любви. Девочка была довольно хорошенькой, но уверенности в себе ей явно не хватало. И еще кое-чего. Несмотря на всю показную лихость, она казалась немного не от мира сего, что странным образом выглядело симпатичным для взрослого, но среди ровесников должно было стать недостатком. Теперь я поняла, как, наверное, одинока эта девочка. Она не вписывалась. Была чужой. Сейчас, когда она за собой не следила, одиночество исходило от нее болезненными волнами. Звук колокольчика над дверью магазина избавил меня от необходимости и дальше давать советы.

– Доброе утро, миссис Прайс. Теган, как ты, дорогая? Как мама? А, вот и наша загадочная новая соседка, простите, что до сих пор не наведался к вам, поприветствовать в Метрейверсе.

Я обернулась и увидела толстого бородатого мужчину, протянувшего мне руку. Глаза у него светились жизнелюбием, улыбка была широкой и сердечной, но от одного его вида у меня застучало в висках. В этом не было его вины. Откуда ему было знать, как на меня подействует присутствие священника? Откуда догадаться, какую ярость пробуждает во мне его церковь? Церковь, которая осудила мою мать и отняла ее у меня. Я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, но от его одеяния все еще исходил слабый запах вина причастия. Рука его по-прежнему была протянута ко мне. Он ждал. Ждала девочка. Ждала за прилавком миссис Прайс. Всего мгновение, но оно определит мое положение в деревне на время, что я тут проживу! Я распрямила плечи и выдавила улыбку, прижимая к себе покупки.