Ильзир же занялся своей ногой. Разрезал штанину, промыл рану вином из деревянной фляги, заодно и приняв несколько щедрых глотков внутрь, залепил мхом, смешанным с пеплом, разрезал рубаху Дарреса и перевязал.

А Синни, замерев как суслик, неотрывно глядела на лицо брата с разрубленным лбом и из её глаз безостановочно текли слезы. Она ещё не слишком задумывалась о своём ближайшем будущем и не слишком его пугалась. Единственное о чем она была сейчас в состоянии думать это о том что Анвелла больше нет, совсем нет и во всей её будущей жизни она уже будет без него. От этой мысли становилось невыносимо тоскливо и тяжело.

Когда все дела были завершены, Ильзир спросил:

– Что с Дарресом? Похороним?

– Да ну его к херам свинячьим, – сердито ответил Хальфар. – Пусть его, дурака, волки и вороны сожрут.

Ильзир согласно кивнул, он тоже считал что Даррес дурак, коли уж сумел так нелепо погибнуть, практически от руки ребенка, да ещё и без собственного оружия в руках. Скверная смерть. Не сидеть ему среди эйнхериев в славном чертоге Асгарда, поедая вкуснейшее мясо вепря Сехримнира и запивая его сладким медом козы Хейдрун. Вместо этого жалкий дурак отправился в темный холодный Хельхейм, где целую вечность ему томиться в тоске и унынии на бесплодной мрачной пустоши у ледяных отравленных вод в сыром тумане, где стонут и воют безликие тени. Ильзира аж всего передернуло от такой незавидной участи. Он взял копье Далиры и опираясь на него, встал на ноги, проверяя насколько он может стоять.

Хальфар вынул моток веревки, завязал на шеи Синни, а другой конец примотал к своему поясу.

– Идём, – сказал он и решительно зашагал на запад.

На торопливо семенящую за ним Синни и прихрамывающего позади Ильзира, орудующего копьем как посохом, он не смотрел.

Далире понадобилось больше часа чтобы выбраться из леса, суметь взобраться на обрыв и вернуться к Анвеллу.

Уже наступили вечерние сумерки, которые из-за пасмурного неба казались еще темнее. Дождь усилился. Совершенно измученная, обессиленная, измазанная кровью и грязью женщина, шатаясь и едва держась на ногах дошла до мертвого тела юноши и рухнула рядом с ним. Задыхаясь рыданиями и соплями, она перевернула его на спину и принялась гладить его мокрые лицо и волосы и что-то шептать. Но потом её взгляд упал на труп Дарреса и её всю словно свело приступом. Ей представилось кощунством, что этот мерзкий негодяй лежит рядом с её сыном. И как ни была она слаба, она всё же со злостью и остервенением сумела оттащить труп Дарреса в сторону обрыва и скинуть его вниз. После чего вернулась к сыну и упав рядом с ним, обняла его, прижала к себе, уже не в состоянии ни шептать, ни плакать и просто безмолвно сходя с ума от горя и отчаяния.

Она лежала, закрыв глаза и в какие-то секунды ей вдруг представлялось что Анвелл жив или что он может ожить, надо только согреть его своим теплом. И она тискала и прижимала труп юноши еще сильней и крепче. Она целовала его, шептала в ухо его детские прозвища, непрестанно звала его, бессвязно что-то бормотала о том, что ему еще рано умирать, что ему надо жить, что он должен взять в жены красивую девушку и родить детей, что нужно сделать еще очень-очень многое. Но время шло, дождь лил и лил, превращая место где они лежали в лужу, Далира слабела, сказывалась потеря крови, мучительно ныл искалеченный бок, всё острей подкатывала к горлу дурнота, её мутило и трясло, а плоть любимого сына становилась всё холодней и чужеродней. Но она отказывалась открыть глаза, отойти от сына, попытаться как-то укрыться от непогоды и позаботится о себе. Пока Анвелл в её объятиях ей казалось, что надежда есть, что всё почти как раньше и уже совсем скоро он вздрогнет, проснется и начнет дышать. Она погружалась в пучину безумия. Она то и дело тщательно вытирала ладонями его лицо, смахивая дождевую воду, приглаживала его волосы, изо всех сил стараясь не коснуться чудовищной раны на его черепе. И продолжала говорить и говорить какую-то бессмыслицу о том что всё будет хорошо, что он скоро очнется, что и Синни скоро вернется и они снова будут все вместе, всё будет снова как раньше. Как раньше. Как раньше. И именно от этой жуткой мысли бежал её гаснущий разум, от мысли что уже нечего не будет как раньше. Никогда. Что здесь сейчас на этой бесплодной равнине завершилась вся её прежняя жизнь и жизнь её детей. И снова её начинало трясти, она стучала зубами, её руки дрожали. Её било в ледяном ознобе от накатывающего ужаса и в конце концов она закричала.