Тем не менее ветер продолжал завывать, а искра стала разгораться, превращаясь в чувство, которое я не подпускала к себе с того дня, когда еще ребенком стояла под тисом. Это было так захватывающе и безрассудно, так маняще и совершенно естественно.

Колдовство.

– Я бы могла. – Мой голос прозвучал чуть хрипло. – Но с чего тебе брать меня с собой?

– С того, что ты – не Абета Боннинг, печально известная разбойница, убийца и наперсница леди Адейл Дебо. Может, я и преступник, но не могу допустить, чтобы ты умерла вместо нее. – Чарльз заговорил быстрее, спеша закончить до того, как судья дочитает молитву: – Так что, если бы ты сейчас закричала и призналась, будто ждешь ребенка, я был бы тебе очень обязан.

Безусловно, заявление о беременности могло отвлечь внимание и даже дать временную отсрочку от казни, вот только ветер уже стал частью меня, и я была способна на большее. Это означало нарушить обещание, данное матери, рискнуть и заполучить участь, которая якобы хуже петли. Но жажда жизни уже пылала в моей груди.

– Тогда приготовься.

Я набрала в грудь побольше воздуха и начала петь:

– Когда на борт она взошла, сверкнула сабля, по бокам…

Ветер взметнул бумаги судьи во внезапно потемневшее небо. Серые тучи клубились, с каждой секундой все больше наливаясь и темнея, словно их питал подземный родник. Воздух стал холодным, арктическим, заключенные заметались по двору, истошно вопя, а судья прижал треуголку к голове и начал орать на ошеломленных охранников.

Я едва расслышала, как Чарльз выдавил из себя:

– Да ты – чертова погодная…

Я продолжала петь:

– Два пистолета да кинжал – нет краше девы на войне…

Краем глаза заметила, как солдат в красном мундире, который вышагивал на стене, направил на меня свой мушкет, а к нему уже спешили еще полдюжины охранников. Их двубортные мундиры пылали предзакатным алым на фоне темнеющего неба.

В ушах загудел предупреждающий набат, но я его почти не слышала. Холодный ветер трепал юбки и выдергивал пряди волос из туго стянутого пучка.

– «Но смерть подарит вам не сталь, – сказала дева морякам, —

Мой голос принесет вам смерть и сила, что живет во мне…»

Стремительно обрушившийся снегопад сильно хлестал по лицу, а затем все вокруг погрузилось во мрак. Наступила темнота, густая и жуткая, но я ухмылялась. Вот она, сила. То, чего я была лишена все эти годы, проникло под кожу, очистило разум и обострило чувства. Ветер унес мое дыхание, песня умерла, но теперь это не имело значения. Буря пришла, и она разыгралась.

Кто-то крикнул мне в самое ухо:

– За мной!

Чарльз? Точно, пора бежать.

Мои руки все еще были связаны, но я нащупала петлю на шее, перекинула ее через голову и схватила Чарльза за руку. Мы вместе кинулись к краю виселицы, пытаясь спастись от дождя и случайных мушкетных пуль. Он спрыгнул на грязную землю, затем его руки – чудесным образом ставшие свободными – подхватили меня, и я прыгнула следом.

Под ногами захрустела ледяная корка, и мы бросились наутек. Мимо нас проносились другие пленники, безликие в этом хаосе, и я вцепилась в руку Чарльза. Нельзя было отстать и потеряться.

Я увидела красный мундир, который явно выделялся на снегу. Это был солдат. Я вскрикнула, споткнулась, как новорожденный жеребенок в грязи, но мужчина только отступил назад и махнул рукой одному из своих товарищей, и тот открыл перед нами тяжелую наружную дверь.

Грязь под ногами сменили булыжники. Мы едва успели проскользнуть в дверь, как она снова захлопнулась. Какофония эха пронеслась по каменному проходу, наши шаги и неровное дыхание заполнили пространство.

Чарльз с силой толкнул другую дверь, но она не поддалась. Стоило мне только представить, что она заперта и сейчас придут солдаты, выстрелят из мушкетов и… Я запаниковала. Однако через несколько мгновений дверь с грохотом распахнулась. Чарльз выскочил наружу, и буря снова закружила нас вихрями ветра и снега.