Мужчины ушли на фронт через день на долгих четыре года. Начались тяжелые военные будни. Поступление в институт отложилось на неопределенный срок, и Ира пошла работать на завод рядом с матерью. Работать приходилось много, очень уставали, а когда город был взят в блокаду, то постепенно становилось все голоднее и голоднее.

Шура чувствовала себя совсем плохо, обострились хронические заболевания. Светилась от счастья только в те редкие дни, когда от Коли приходили письма. Читали их всей коммуналкой также, как и письма других мужчин.

Марфа Степановна оставалась дома за старшую, все женщины и взрослые дети уходили на завод. Народу в квартире было немного, всего-то восемь человек. В том числе Васькина жена и их два сына. Старший сын Валерка, на год младше Иришки, и младший Петька. Мать пацанов, Васина жена, тоже работала на заводе. Вот и оставалась Марфа Степановна с Петей и Леночкой, пятилетней девчушкой.

На общем квартирном совете решили – кушать вместе, вскладчину. Так было проще. Марфа Степановна с ребятами готовила нехитрую еду. Сначала продуктов хватало, и ели достаточно неплохо. Не как в мирное время, конечно, но каша и похлебка были всегда. Крупы в коммуналке у каждой хозяйки было много, ее тратили очень экономно, а вот с хлебом была беда.

Шура все норовила подкормить Иру. Потихоньку подсовывала ей свои кусочки или незаметно подливала из своей тарелки. Шура очень переживала, что дочка осунулась, очень похудела, хотя и до войны была стройной. Но если раньше это было красиво, то теперь ее стройность превратилась в жуткую болезненную худобу. Ирина стала просто прозрачной, темные круги под глазами делали ее похожей на смертельно больную. Да она и была больной. Хотя, что там говорить, все были больны.

Шуру все сильнее и все чаще мучили головные боли. Она надрывно кашляла почти все время. С каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Женщина перестала ходить на работу, еле-еле передвигалась по квартире, чем могла помогала Марфе Степановне.

И вот однажды она не смогла подняться утром с кровати, совсем ослабла от недоедания и от болезни. То, что Шура чем-то серьезно болела, было абсолютно ясно. Марфа Степановна кормила ее из ложечки, но Шура тяжело дышала, давилась едой, кашель душил ее, изредка давая передышку.

– Видно конец мой пришел, – как-то сообщила она обессилевшей тоже старушке, – я сегодня все расскажу Ире, она должна знать.

– Делай, как знаешь, – прошелестела Марфа Степановна, – только для чего ты тогда молчала столько лет? А теперь расскажешь! Сама уйдешь, а после тебя хоть потоп? А ты подумала об Ире? А о Коле?

– Ради них и делаю. Если бы жива осталась, и, если бы не война, никогда бы не открылась. А так два родных человека…Будут вместе, если Коля придет живой, пусть живут. А вдруг и Васька с войны вернется? Пусть он хоть о ней позаботится. Мала еще Ирочка моя! – Шура посмотрела на бабушку долгим взглядом, – а ты сама на ладан дышишь. Не сегодня-завтра тоже уйдешь, – говорить Шуре было все труднее, из горла раздавался только сип. Марфа Степановна еле разбирала, что она ей шептала:

– Скажу ей, пусть сама решает, что с этой правдой делать.

Марфа Степановна покачала головой:

– Эх, ты, Шура! Шура! Мученица ты моя бедная! Грешницы мы с тобой. И я старая. И ты…– старушка помолчала и добавила, – я препятствовать не стану. Рассказывай, все подтвержу, – Марфа Степановна вытерла слезы, – эх, всю жизнь тебе каково было! Какой груз носила! И я вместе с тобой.

Бабуля крепко обняла Шуру, погладила ее по лицу. Шура схватила бабушкину руку и стала целовать быстро-быстро, шепча: