– Это еще не дает вам права пробираться на хранилище и воровать пшеницу.

– Пшеницу этих богатых торгашей из Аугсбурга? Да чтоб их всех дьявол забрал! Господь свидетель, мы берем только то, что нам полагается.

Куизль тихо вздохнул. В плане набожности Йозеф Бертхольд явно пошел по стопам покойного отца. Но в последнее время непогода и впрямь часто обрушивалась на Шонгау, а мыши превратились в сущее бедствие. Некоторые поля стояли едва ли не в полном запустении. Палач отговаривал Магдалену от затеи отправляться в паломничество вместе с другими горожанами, так как понимал, что это приведет к сплетням. Но она, как это часто бывало, не пожелала его слушать. Теперь Куизль стоял с внуками на берегу, окруженный разгневанной чернью, которая искала лишь повода для драки.

– А где же твой меч, Куизль? – выкрикнул один из молодчиков. – Дома небось позабыл? Или решил новый вырезать?

Вокруг снова язвительно засмеялись. Толпа с ропотом двинулась на палача, и он встал спиной к складу.

– Не думал, что ты свяжешься с этим сбродом, Бертхольд, – проворчал Куизль. – Отец твой в гробу, наверное, перевернулся бы.

– Заткнись, палач! – рявкнул на него пекарь. – Будь мой отец жив, он бы давно всю вашу семейку из города плетьми выгнал.

– Если кто и гонит людей из города, Бертхольд, так это я. Не забывай об этом.

Палач пренебрежительно оглядел группу парней, что загораживали ему путь. В свои пятьдесят четыре года Якоб был уже далеко не молод, но люди по-прежнему страшились его гнева и силы. Они видели, как он переломал кости главарю разбойников, как он точным ударом срубал головы убийцам. Кровавая слава Куизля простиралась далеко за пределы города, и все же он чувствовал, что авторитет его начинал понемногу рушиться. Сегодня крепкого слова или хорошей затрещины будет явно недостаточно, чтобы разогнать толпу. Тем более с двумя лопочущими и сосущими пальцы сорванцами на руках…

– Вот что, Куизль! – прошипел Ганс Бертхольд, и губы его растянулись в злорадной улыбке. – Ты сейчас склонишь голову и смиренно попросишь прощения за свою никчемную стерву-дочь. И тогда мы, может, вас отпустим.

По толпе пронесся злорадный хохот. Маленький Петер заплакал; не прошло и пяти секунд, как младший брат его тоже разрыдался. Куизль закрыл глаза и попытался успокоиться. Они пытались разозлить его, но ему нельзя было подвергать внуков опасности. Что ему оставалось делать? Затевать драку он не хотел из-за малышей. Позвать на помощь? До города было слишком далеко, а река заглушила бы любой крик. Так, значит, подчиниться требованию Бертхольда?

Куизль покорно опустил голову.

– Я прошу… – начал он тихо.

Ганс Бертхольд ухмыльнулся, глаза его сверкнули холодным блеском.

– Смиренно! – прошипел он. – Ты просишь смиренно!

– Я смиренно прошу, – поправился палач.

Он помолчал немного, а затем продолжил:

– Я смиренно прошу Господа дать мне силы, чтобы проучить эту шайку тупых и безмозглых недоносков и не разбить им головы. А теперь, ради святой Богородицы, дайте пройти, пока я первому из вас нос не сломал.

Воцарилось молчание. Молодые подмастерья словно поверить не могли в то, что сейчас услышали. Ганс Бертхольд наконец опомнился.

– Ты… ты об этом пожалеешь, – сказал он тихим голосом. – Нас тут больше десятка, а ты – старик с двумя детьми на руках. Сейчас мелкие ублюдки увидят, как их деда отделают…

Он не договорил и с криком схватился за лоб, из-под ладони потекла кровь. Потом завыли и остальные, они попрятались за повозками и бочками, а на них градом сыпались камни. Палач огляделся и заметил наконец на крыше склада толпу детей и подростков, которые забрасывали шайку камнями и кусками твердой глины.