“Время не повернуть назад и уже ничего не изменить”, — думала я, пока “лексус” Стаса парковался возле дома Лунеговых. Мы ещё были в машине, когда из гаража на мотоцикле выехал Назар. На том самом мотоцикле с высокими зеркалами и... сиреневой лентой, повязанной на ручку. Моей лентой, которую я повязывала раньше на волосы.

В один из дней, когда мы были вместе, Назар не мог со мной расстаться возле моего дома. Он долго целовал меня, шепча на ушко ласковые слова:

— Лизка моя, девочка моя, как трудно с тобой расстаться. Голову вскружила. Да я ни о чем думать не могу, кроме этих губ.

А я как дурочка улыбалась и сама тянулась за поцелуями. В какой-то момент он стянул с моих волос ленту.

— Теперь частичка тебя всегда будет со мной.

И вот, спустя годы, словно в перемотке я вижу все эти картинки из прошлого.

— Приехали, — резко произносит Стас, вырывая меня из оцепенения и бешеного рёва мотоцикла, когда тот проносится мимо нас.

— Он сейчас здесь живёт? — еле шевелю губами, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.

— Понятия не имею. Тебя это не должно волновать.

Не должно, но волнует. Очень.

***

В трехэтажном особняке Лунеговых мне всегда было не по себе, даже в то время, когда я была в доме с Назаром. Спустя годы ничего не изменилось. Меня каждый раз пробирает дрожь, когда переступаю порог, по коже бежит холодок, и есть постоянное ощущение, что за мной наблюдают. И дело тут не в камерах, которыми почти весь дом утыкан в целях безопасности. В офисе у нас тоже куча камер, а этого ощущения нет. В доме же будто стены всё слышат.

У Маруси всё иначе: нет никаких проблем с домом, она прекрасно в нем ориентируется. В особняке у моей девочки есть своя спальня и комната для игр. В компании дочки я чувствую себя немного комфортнее, поэтому одна здесь появляюсь редко.

Виктория Степановна встречает нас в гостиной. Она не переоделась, на ней всё то же тёмно-серое платье.

— Бабушка! — Маруся, быстро передвигая своими худенькими ножками, летит к свекрови.

Женщина приседает, раскрывает руки, и дочка виснет на бабушке.

— Марусенька, снова подросла?

И дочка деловито кивает.

— Да, на сантиметр! Тётя Лена измеряла нас сегодня. А Пашка на целых пять! А Сенька не вырос, — делится важной информацией с бабушкой.

Виктория Степановна внимательно слушает и кивает внучке. Она тоже любит девочку. Родная же. Но я сомневаюсь, что она знает, чья именно дочь Маруся. Мы с ней никогда не поднимали этот вопрос, следовательно, Александр Владимирович её не посвятил. Иначе я не понимаю, почему она молчала.

— Мама купила мне купальники для гимнастики, — продолжает трещать, — целых два. Хочешь, покажу? — И оборачивается ко мне: — Мама.

Я протягиваю ей белый пакет, она сразу вынимает купальники и раскладывает их прямо на полу.

— Вот в этом я буду, — тычет пальчиком в чёрный с длинным рукавом, — заниматься в клубе, а в этом, — переводит пальчик на бежевый с коротким рукавчиком, — наверное, тоже, — завершает свою речь.

— Лиза, ты уверена, что это не твоя прихоть? — обращается свекровь ко мне.

Ей кажется, что через дочь я пытаюсь закрыть свой гештальт. В детстве я тоже занималась художественной гимнастикой. Но это спорт, в котором нужны финансы, а в моей семье их просто не было. Несмотря на то что я занималась в бюджетной спортивной школе олимпийского резерва, траты всё равны были, и немалые. Мы не могли себе позволить сборы по четыре раза в год, даже на одни летние мама с трудом копила. А что уж говорить про купальники, чешки и спортивный инвентарь. Ну и соревнования, которые предполагали разъездной характер. Чемпионаты каждый раз проходили в разных городах. Мне нравилась гимнастика, благодаря спорту моё тело было гибким и подтянутым, а характер стальным. Я окончательно бросила гимнастику в четырнадцать, но до сих пор с легкостью могу сесть на поперечный шпагат.