— Все, мам. Давай не будем поднимать эту тему. Я сейчас счастлива, мне хорошо с этим мужчиной, и думать о другом нет никакого желания.

— Счастлива, — грустно улыбнулась она и за руку потянула на диванчик бледно‐розового оттенка, — дочка, когда женщина счастлива с мужчиной, у нее глаза светятся. А у тебя что?

— Мам, прекрати. Это лучше, чем унижаться перед… в общем, неважно. Я не хочу погружаться в прошлое.

— Ладно, милая. Я надеюсь, что однажды наступит момент и ты будешь действительно счастлива.

— Мам, может чаю попьем? И я немного проголодалась.

— Конечно.

Я видела, что с мамой что‐то не так, и понимала, что ей этот разговор дастся не легко. Но кажется, мне будет не легче. Не нравилось мне ее состояние, да и внешний вид… здесь что‐то серьезное. И меня это начало волновать.

Мама быстро подогрела обед, я приготовила для нас чай и, когда мы уселись за стол, я поняла, что мне кусок в горло не лезет. Мамина просьба поскорее прилететь домой не давала мне покоя. Я отставила тарелку и серьезным взглядом посмотрела на маму. Она, кажется, поняла, о чем я думаю.

— Ты бы хоть поела.

— Мам, скажи сразу, что произошло? Я же волнуюсь. Есть не смогу, сама знаешь.

Она опустила глаза и, вздохнув, прикусила губу. Ей было не просто, я это видела и не торопила ее с ответом. Но я прекрасно понимала, что меня ждет ужасная новость. Ужасная, во всем своем проявлении.

Я не выдержала, поднялась из‐за стола и, отыскав свою сумку, достала пачку сигарет. Включила вытяжку и прикурила. Меня начло накрывать волнением, и я выдыхала дым дрожащими губами.

То, что я сейчас услышу, мне не понравится.

— Мам… скажи как есть. Я же вижу, что… что тебе плохо.

— Варь, я… — мама замолчала, а я прикрыла глаза, чувствуя, как в грудной клетке образовывается ком и становится трудно дышать. Я знала, что она сейчас скажет, и это причиняло невыносимую боль. — Я смертельно больна, — наконец‐то произнесла она, а я резко зажмурилась, получив словно удар в грудь. Так больно. — Я не знаю, сколько мне осталось, Варь.

— Не говори так! — произнесла дрожащим от слез голосом, резко поворачиваясь к ней. — Не говори.

Я бросила окурок в раковину и, посмотрев на маму, медленно покачала головой.

— Варенька, это диагноз, и он неутешительный. Опухоль слишком поздно проявила себя. Не дала мне шанса на выздоровление. Оперировать уже было поздно.

— Почему ты так говоришь? Когда ты узнала, мам?

— Два месяца назад. И мне врач давал максимум месяц, а я вот еще, хожу по этой земле.

Я прикрыла глаза, прикусила губы и почувствовала, как по щекам покатились слезы. Боль полностью одолела меня, и я, не сдержавшись, разрыдалась в голос. Кажется, мне не было так больно, даже когда Глеб отверг. Лучше бы он еще раз послал меня или сказал, что я не в его вкусе, что недостойна его, и вообще некрасивая. Лучше бы это!

— Почему ты мне не сказала, мама? Почему? — я, рыдая, встала на колени возле мамы и потянулась за ее объятиями. — Почему, мамочка? Я бы была рядом, я бы прилетела, наплевав на курсы, на работу. Мам!

— Я не хотела причинять тебе боль, — произнесла она, гладя меня по голове.

— Мама! — я разрыдалась еще сильнее, ощущая, как душу выворачивает от спазмов.

Я хотела кричать, молиться всем, кому можно, только бы она жила. Моя мама. Мама.

— Мамочка. Почему ты не сказала?

— Моя маленькая девочка, не переживай ты так.

— Ты так спокойно об этом говоришь, — всхлипнула я, вытирая слезы тыльной стороной ладони, — мам, какая ты у меня сильная. Мам, я так тебя люблю. Ты знай об этом, мам.

— А ну‐ка, прекращай рыдать. Я хочу видеть твою улыбку.

— Мам, ты ведь не можешь оставить меня одну. Ты же еще внуков не понянчила. Почему так происходит?