Однако мать медленно опустилась на бревно, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами. Повисло долгое молчание, нарушаемое лишь всхлипываниями Кандри; девочке немного полегчало, после того как она сбросила с души этот груз. Наконец мать поднялась и плотно сжала губы, костяшки пальцев у нее побелели.

– Собери свои вещи, мой птенчик. Завтра мы отправляемся в путешествие.

На следующий день Кандри сидела в седле за спиной матери и смотрела, как мимо них, со скоростью движущейся быстрой иноходью кобылы, проплывают деревья. Девочка чувствовала, как мать напрягается всякий раз, завидев вдалеке шлем с плюмажем кого-то из амазонок. Случилось что-то плохое, но Кандри не осмеливалась спросить, что происходит.

Они тронулись в путь очень рано, еще до того как запели первые птицы. С утра Кандри казалось, будто у нее в животе завязывается узел, поэтому она не стала есть сваренную матерью кашу. Впрочем, мать тоже не выказала никакого аппетита, у нее под глазами набухли красные круги. Перед тем как они уехали, Темис быстро сжала Кандри в объятиях. Девочка очень удивилась такому проявлению чувств: обычно амазонка терпеть не могла подобные показные нежности. Утро определенно выдалось очень странное.

Солнце уже стояло в зените, когда мать направила кобылу в подлесок.

– Почему мы сходим с тропы, мама? – спросила Кандри, подскакивая в седле из-за движений бегущей лошади.

– Потому что граница в полулиге отсюда, а нам нельзя встречаться с часовыми, несущими дежурство. А теперь помолчи.

Пока они закладывали большой крюк, чтобы не попасться на глаза стражницам, Кандри все сильнее охватывало нервное возбуждение. Она еще ни разу в жизни не покидала лес: лишь амазонки, носящие пояса, имели право выходить из чащи. В представлении девочки край леса являлся некой волшебной и одновременно устрашающей гранью между безопасным миром амазонок и хаосом, царящим снаружи. Она то и дело выглядывала из-за материнского плеча, пытаясь рассмотреть эту магическую черту. Вокруг росли гигантские эвкалипты, а земля между ними была залита большими пятнами света.

– Скажи, мама, почему ученицы не имеют права покидать лес? – прошептала Кандри матери на ухо.

– Потому что у вас нет поясов с живой лазурью, которые могли бы вас защитить.

– От чего защитить, мама? От темискирских солдат?

– Не только.

Кандри почувствовала в голосе матери неуверенность. Амазонка натянула поводья, и кобыла замедлила шаг, а потом остановилась. Без стука ее копыт лес вновь стал безмолвным. Мать спешилась и сжала колено Кандри. Она подняла на девочку свои голубые глаза, ставшие вдруг огромными и блестящими.

– Ты еще слишком мала и вряд ли поймешь, но у меня нет выбора. Ты должна пообещать мне кое-что очень важное, птенчик.

Кандри затаила дыхание.

– У тебя не должно быть детей. Никогда. Пообещай, что никогда не обзаведешься потомством.

Кандри чуть не рассмеялась: ей казалось, что сдержать такое обещание очень просто. Ей было всего семь лет, и в ее глазах дети являлись всего лишь ее враждебными сверстницами или младенцами, постоянно требующими молока. Она определенно не собиралась заводить собственных детей.

– Обещаю, мама.

Они снова тронулись в путь. Кандри, не оставлявшая надежду увидеть край леса, вся извертелась, выглядывала то из-за правого плеча матери, то из-за левого. Волнение девочки моментально испарилось, когда эвкалипты вдруг закончились, уступив место широкой зеленой прерии – впереди раскинулось море зеленой травы, простиравшееся до самого горизонта.

У Кандри округлились глаза. Никогда еще перед ней не открывался такой простор. Северный ветер обдувал ей лицо, шелестя оставшимися позади ветвями и листвой. Повинуясь командам матери, кобыла спустилась в неглубокую долину, скрывавшую путниц от взоров стражей. В тени отдельно растущих деревьев тут и там паслись дикие копытные животные. Путешественницы проехали мимо стада огромных наземных птиц, которые клевали высокую волокнистую траву равнины. Кандри вертела головой во все стороны, чтобы ничего не упустить.