Из-за утренних трудов на камбузе Джейн даже пропустила стоянку в Копенгагене. Впрочем, её и стоянкой-то было не назвать: «Пасифик» вошёл в гавань (говорили, чтобы принять почту и какого-то пассажира), после чего сразу продолжил движение прежним маршрутом.

Грустить из-за того, что не удалось взглянуть с палубы на город, Джейн не стала. В жизни появилось столько тревог и забот, что даже и не погрустишь толком. Ближайшей заботой было поскорее добраться до кают-компании и обслужить джентльменов.

Джентльмены опять говорили о войне.

– У каждой войны должно быть имя, – говорил капитан Тремэйн. – Конечно, дарить эти имена войнам – занятие для историков, но никто не мешает нам дать этой войне хотя бы временное прозвище. Думаю, что самое лучшее из них – это «Странная война». Уже прошло почти восемь месяцев после разрыва отношений, а война, собственно, не началась. Мы обстреляли Одессу, заплатив за это удовольствие пароходофрегатом «Тигр»[25]. На юге наша армия вместе с французами сидит в Варне и ждёт, пока русские нападут на неё, а русские сами ждут нашей атаки. В Белом море мы обстрелялиSolovetski монастырь, видимо, желая проверить, не разразит ли нас небесный гром. Гром не грянул, но и монахи не стали сдаваться, так что ядра и бомбы потрачены впустую[26]. В Балтийском море, в которое мы, собственно, уже прибыли, дело ограничилось прогулкой адмирала Нэпира под Кронштадт. Правда, как мне известно, готовится взятие крепости Бомарзунд[27], но я не уверен, успеем ли мы принять участие в этом развлечении. Для двух союзных эскадр маленький островной форт с тысячей солдат гарнизона и двумя десятками малокалиберных пушек – не самый достойный трофей. Если, конечно, этому гарнизону не придёт в голову сражаться.

– Я не постесняюсь повториться, – отозвался майор, – ещё раз напомнив собственную метафору о битве медведя и акулы. Медведь ревёт с берега, а мы клацаем зубами в волнах. Если медведь зазевается на берегу, то потеряет лапу, если мы полезем на сушу, то узнаем его когти.

– Не стоит забывать о третьем участнике, который не позволит этой войне остаться Странной, – заметил ещё один офицер, определённый Джейн как капитан сапёров. – Это французский орёл. Он помнит, как русские ощипали его при Наполеоне, кстати, с нашим участием, поэтому машет крыльями и хочет взять реванш. Французы лезут в драку и на Чёрном море, и на Балтике. Я слышал, что штурм Бомарзунда затягивался лишь из-за ожидания французского корпуса.

– Что же, – усмехнулся майор, – судьба послала нам идеального союзника. Нам не приходится толкать его, надо лишь глядеть, как он рвётся в драку, и идти следом. Вообще-то, урон на войне – неизбежность, к которой не следует стремиться. Пока что мы потеряли лишь фрегат «Тигр». Не знаю, как будет под Бомарзундом, но на Балтике потери несёт лишь наша морская пехота, время от времени совершающая шлюпочные прогулки на русское побережье…

Речь майора прервал звук, который, как считают вежливые люди, приносит счастье. Услышав слова офицера о потерях в морской пехоте, Джейн уронила пустую чашку с подноса.

От неожиданности она присела, не выпуская поднос, чтобы подобрать осколки. В эту секунду корабль качнуло, и ещё одна чашка разделила судьбу подружки.

– …а также наш буфет, – продолжил майор прерванную фразу. – Может быть, юный стюард решил, что потери в личном составе вынудят командование перевести его в морскую пехоту? Боюсь, если опустошение сервиза продолжится, ничего другого не останется.

Весь стол сдержанно и вежливо засмеялся.

«Вы пьёте чай, а мой отец сейчас сражается!» – Джейн с удивлением поняла, что гневные слова так и остались на языке. Губу себе она прикусила надёжно. Её пальцы торопливо, несмотря на порезы, собирали осколки и сбрасывали на край подноса. Вроде бы не осталось.