Глупо и самодовольно улыбаясь, Каз ткнул приятеля локтем в бок, и Кэроу поняла, что он проболтался. И не только ему – девчонкам тоже. Те понимающе кривили ярко накрашенные губы. Светла, с которой она позже его застукала, с серьезным видом сообщила, что черные плащи снова входят в моду, после чего Каз слегка покраснел и отвел взгляд в сторону.

Никому, даже Зузане, Кэроу об этом не рассказывала: сначала потому, что это была их с Казом тайна, а потом просто стало стыдно. Однако Бримстоун все-таки догадался – каким-то непостижимым образом – и не упустил возможности прочитать ей нотацию. Кстати, весьма любопытную.

Продавец желаний говорил настолько низким голосом, что казалось, это лишь тень от звука: в нижнем регистре, почти у порога слышимости.

– Жизненных правил мне известно не много, – начал он. – Но одно я все-таки знаю. Запомнить его несложно: не суй в себя ничего лишнего. Ни ядов, ни химикатов, ни дыма, ни алкоголя, ни острых предметов. Ненужных игл – для наркотиков и татуировок – и… ненужных пенисов тоже.

– Ненужных пенисов? – восторженно переспросила Кэроу, на миг забыв о своей печали. – А разве бывают нужные?

– Когда найдется нужный, ты об этом узнаешь, – ответил он. – Не растрачивай себя, дитя. Дождись настоящей любви.

Восторг испарился. Она-то думала, что уже встретила любовь.

– Ты поймешь, когда она придет, – пообещал Бримстоун.

Как же хотелось ему верить! Ведь у него за плечами не одна сотня лет. Никогда раньше Кэроу не думала, что у Бримстоуна тоже могла быть любовь, а теперь надеялась, что за свой век он накопил кое-какую житейскую мудрость и был прав.

Из всех сокровищ мира ее сиротская душа жаждала только одного: любви. Которой от Каза, разумеется, она так и не получила.

Кончик карандаша с хрустом сломался – так усердно работала она над своим рисунком, и в то же мгновение приступ ярости обернулся скоропалительным залпом желаний, укоротившим бусы до размеров колье. Каз, схватив в охапку одежду, бросился к выходу, не думая о своей наготе и спеша найти место, где можно дать волю рукам.

Хлопнула дверь, огорошенные студенты уставились на пустой шезлонг. Мадам Фиала удивленно таращила глаза поверх очков, и Кэроу стало стыдно.

Наверное, она перегнула палку.

– Что это с Болваном? – спросила Зузана.

– Без понятия, – ответила Кэроу, потупив взгляд.

Каз остался на бумаге – во всей своей чувственности и утонченности, словно ожидающий любовницу. Рисунок мог получиться хорошим, но она его испортила – слишком затемнила контуры. Изображение утратило изящество линий и превратилось в хаотичную мазню, в которой затерялся его… ненужный пенис. Интересно, что сказал бы Бримстоун? Он всегда выговаривал ей за бездумную трату желаний. В последний раз она загадала, чтобы у Светлы за ночь выросли густые и широкие, как толстые гусеницы, брови.

– Женщин, Кэроу, сжигали на позорном столбе и не за такое, – проворчал Бримстоун.

«Повезло, что мы не в Средневековье», – подумала она.

На других уроках в этот день ничего особенного не случилось. После двух лабораторных по химии и колористике Зузана отправилась на занятия в класс кукольников, а Кэроу – на живопись. Через три часа они вновь оказались в том же холодном зимнем сумраке, что и утром.

– В «Ядовитую кухню»? – осведомилась Зузана, едва ступив за порог лицея.

– Спрашиваешь! Я просто умираю с голоду, – ответила Кэроу.

Закрываясь от ледяного ветра, девушки направились в сторону реки.

Улицы Праги – фантазия, почти не тронутая двадцать первым веком. Да и двадцатым, и девятнадцатым тоже, если уж на то пошло. Город алхимиков и мечтателей, с булыжными мостовыми времен Средневековья, по которым бродили големы и мистики, которые топтали иноземные захватчики. Высокие здания – золотистые, карминные, бледно-голубые – украшены лепниной в стиле рококо, увенчаны красными крышами. Барочные купола зеленоватые, цвета подернутой патиной меди; острия готических шпилей готовы принять изгнанных с небес ангелов. Ветер несет воспоминания о чародеях, революционерах, скрипачах, а мощеные улочки вьются между домами словно ручейки. Бродячие музыканты в моцартовских париках, исполняющие камерную музыку, свесившиеся из окон марионетки – город-театр с кукловодами за бархатной ширмой.