На клыкастых оленях шеоссы ездили без седла и поводьев, просто вцепившись покрепче в гриву да пониже опустив голову, чтобы не выбило сучком глаз.

Распластавшись на шее стремительно ринувшегося вперед животного, я жалела лишь о том, что лешие не научились выращивать себе панцирь на лбу. А еще на затылке и плечах, хотя густая шерсть очень хорошо смягчала удары ветвей, заодно причесавших и вымывших теперь мою спину. Вообще, за шерстью, оказывается, очень удобно ухаживать: погулял по кустам после дождя – и мыться не нужно. А мелкие веточки и всякие листочки-цветочки обсыплются сами, когда просохнешь.

Как выяснилось, дорогу олени знали отлично и привезли нас к небольшому домику как раз к тому моменту, когда на небе поблекли розовые, как малина, облака. На несколько секунд замерли, позволив спокойно слезть, и так же стремительно умчались в заросли.

Шеосс не оглядываясь поспешил к дому, одним прыжком заскочил внутрь и закрыл за собой дверь, а я постояла, озираясь, и потихоньку побрела следом за ним. Все правильно он соображает, больше мне отсюда идти некуда. Если с того места, куда рассчитывал забросить меня Бес, он советовал идти на юг, то теперь я и близко не могу понять, как выбираться. На этой планете больше лесов, чем морей, и я вполне могу совершить кругосветное путешествие и вернуться сюда же, так и не попав ни в один город.

– Долго ты будешь раздумывать? – ехидно спросили откуда-то сверху.

Подняв голову, я увидела распахнутое окно и глядящую на меня из него женщину.

Самую обычную, деревенскую, я таких в поселке встречала, где дед живет. В каких-то пестреньких кофточках и несуразных платках, они с ранней весны копали и пололи грядки, продавали на лавочках у станции первую клубнику и молодую картошку, а по осени – груши и яблоки в ведерках разных размеров.

– А мне можно войти? – спросила я вежливо.

– Входи, – как-то странно скривилась она и захлопнула окно.

Мое «спасибо» никто уже не услышал, но ведь это и не важно? Главное, я его сказала.

В доме властвовали три сестры запустения: темнота, тишина и сыроватая прохлада, но из-за приоткрытой двери, ведущей из сенцев в какую-то комнату, тянуло дымком и доносился тихий треск разгоравшихся дров. Подождав немного, но так и не услыхав приглашения, я решительно направилась именно туда. Просто потому, что в другие двери входить не хотелось абсолютно.

Судя по первому впечатлению, это кухня. Небольшая, почти как в доме деда, только печь незнакомой конструкции. Снизу – маленький камин, в котором разгораются наломанные неровными кусками сучья, а выше – несколько глубоких ниш вроде духовок, и пара из них даже имеет дверцы.

Однако едой оттуда не пахло, да и никого, кроме меня, здесь не было. Но идти дальше не хотелось, и я скромно присела возле печи, протянула к огню руки, обросшие зеленоватой влажной шерстью.

– Тебе нужно выпить вот это и искупаться, – раздалось от двери указание, как хлыстом ударившее меня своей безапелляционностью.

И хотя девушка я вежливая, довольно покладистая и ни капли не хабалка, но вот такой командирский тон просто на дух не переношу.

– Ничего мне не нужно, – огрызнулась в ответ и показала ей зубы, как делает дедов ротвейлер. Подумала и добавила: – Согреюсь и пойду спать в кустики.

– Как тебя зовут? – Женщина вошла в кухню, поставила на стол свою кружку и корзинку, достала с полки котелок и принялась бросать в него все подряд.

Куски мяса, какие-то корни, крупу, травки, орешки. В общем, суп а-ля Гекельберри Финн.

– Варя, – нехотя буркнула я, глядя, как она вешает котелок над огнем.

Значит, ужин будет по-туристски, с дымком.