Барменша процокала невысокими каблуками по мрамору просторного холла и вскинула голову к потолку, с недостижимых высот которого спускалась люстра венецианского стекла.

– Да моя съёмная дыра, наверное, в твоей спальне запросто уместится!

– Твоя съёмная дыра запросто уместится в моей уборной, – уточнил Слава и ухмыльнулся. – А теперь ступай, Светлана Семёновна покажет тебе твою комнату. А ко мне позовите Валерия, – сурово рыкнул он, обращаясь уже к хаускиперше. Женщина дёрнулась и вытянулась по струнке, точно дембель на плацу. – Немедленно.

***

Валера хмурой тенью ввалился в кабинет. Лицо молчуна по накалу страстей напоминало кирпич.

– Вот. – Нестеренко протянул водителю сложенный пополам лист, где мелким чётким почерком зафиксировал номера загадочной тойоты. – Выясни всё от и до. Ясно? И между делом заскочи к Маринке в Отрадное и привези всё, что она попросит.

– Так точно, – кивнул Валера. – Что-нибудь ещё?

Вот... молодец. Молодец. Никаких эмоций, никаких лишних вопросов и нелепых уточнений. Всё чётко и по делу.

Надо к чертям увольнять Эллочку и брать парня первым помощником.

– Пока всё, – Слава добрёл до кресла и рухнул в кожаные глубины. – Можешь идти.

Молчун развернулся и, чеканя шаг, двинулся к выходу.

Когда тяжёлая дверь закрылась за Валериной спиной, Нестеренко глубоко вздохнул и открыл верхний ящик стола. Именно открыл, а не просто выдвинул: ящик этот он запирал на ключ, а ключ прятал под нарядным пресс-папье в виде заснеженной избушки.

В ящике хранились секреты.

Початая бутылка французского коньяка, небьющаяся чудо-стопка, сигары и... фотографии.

Много фотографий. Старые, пожелтевшие, с обтрепавшимися краями, в альбомах, конвертах и рамках, моментальные палароидные снимки и постановочные работы фотохудожников...

Память. Память, которая норовила ускользнуть, точно песок сквозь пальцы.

Вот, в резной рамочке, Машенька в свадебном платье. Улыбается. Синие глаза сияют счастьем. Она уже беременна, но пока не видно: срок совсем маленький.

Как, помнится, они всех тогда удивили! Залетевшей невесте – двадцать, а горе-жениху только-только восемнадцать сравнялось.

Родители Машеньки готовы были Славу задушить, однако он заявил, что возьмёт на себя ответственность за жену и ребёнка в полной мере и со всеми вытекающими.

"Рядом со мной ваша дочь ни в чём не будет нуждаться", – заявил он разъярённому тестю, когда тот уже схватился за ружьё.

Ни в чём и никогда...

Слово своё Нестеренко сдержал. Бросил учёбу, работал в две смены, калымил и каждую копейку нёс жене.

С тестем они сдружились весьма основательно и двустволку, из которой Михаил Павлович совсем недавно хотел пристрелить незадачливого зятя, теперь всегда брали с собой на охоту.

Вот он, Михаил Павлович, с той самой двустволкой на плече, а рядом – подстреленный кабан. Знатная добыча! Тесть улыбается, довольный, даже уши покраснели...

Ох, и нажрались они тогда! Вспомнить страшно. Домой только сутки спустя попали...

" – Не народила мне жинка казака, – заявил тесть той памятной ночью, когда они ужинали водкой и тушёнкой под треск костра и вой ветра. – Но Господь мне тебя послал. Будешь, Славка, мне сыном!"

Эх... Хороший был мужик. Шестнадцать лет, как нет его. Погиб на стройке, ни дня не болея: несчастный случай с летальным исходом... Умершую от рака жену МихалПалыч пережил всего лишь на год...

Слава тестя любил и уважал как родного отца. Собственных родителей Вячеслав не помнил: растила его тётка, сестра матери. Тётка – женщина молчаливая и строгая – хмурилась даже на фото: сидела прямо-прямо, будто лом проглотила, и глядела волком – вот-вот кинется и разорвёт... Помыслы у неё были самые чистые, а рука – тяжёлая...