– Я не так в этом уверена, – сказала Арриэтта. – Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чьё-то лицо. Похоже, это был мальчишка. А в руках он держал какое-то животное – похоже, кот.

– Если бы нас хоть кто-то заметил, – возразила Хомили, – они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.

– Верно, – согласился Под.

– Ну, в какую сторону мы теперь пойдём? – спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у неё была большая царапина, волосы растрепались и торчали во все стороны.

– Пожалуй, сперва разберём поклажу, – сказал Под. – Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?

Девочка развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости – как раз такой, как сейчас, – и принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлические крышечки от пузырьков с пилюлями, все разного размера, так что аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки, много раз стиранного носка, и, наконец, главные сокровища Арриэтты – карандашик, снятый с бальной

программки, и записная книжка-календарь с пословицами и поговорками, в которой она вела дневник.

– Ну зачем тебе понадобилось тащить её с собой? – проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как вытаскивал свои пожитки.

«Затем же, – подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец, – зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого своё увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла». (А её собственным увлечением была литература.)

Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дома половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, дал сейчас Хомили.

– Поможет тебе забираться наверх. Возможно, часть пути нам придётся идти в гору.

Хомили взяла с собой вязальные иглы, остаток нераспущенного носка, три куска сахара, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли и перца и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь был чай, брусочек мыла и зеркальце.

Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду и сказал:

– Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, но теперь ничего не попишешь. Кладите всё обратно, нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну-две, не повредило бы.

– Но ведь нам только надо добраться до барсучьей норы, – принялась оправдываться Арриэтта. – Я хочу сказать, ведь у тёти Люпи всё, наверно, есть – ну, всякая там кухонная утварь и посуда.

– Лишняя кастрюля ещё никому никогда не помешала, – сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шёлка для вышивания, —

в особенности если живёшь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тётя Люпи вообще там? Я думала, она потерялась… заблудилась… или ещё что… в этих полях.

– Вполне возможно, что уже нашлась, – сказал Под. – Ведь прошло около года – не так ли? – с тех пор, как она ушла из дома.

– И так или иначе, – добавила Арриэтта, – кастрюли она с собой вряд ли взяла.

– Никогда не могла понять, – сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжёл мешок, – и никогда не пойму, кто бы что ни говорил, что ваш дядя Хендрири нашёл в этой гордячке и воображале Люпи.