Глава 10

Раненых все несли и несли, и уже негде их было складывать, под навесом не осталось места. Тяжелые кричали и стонали, но большая часть терпеливо ожидала своей очереди на операцию и перевязку. Ольга уже валилась с ног, когда Нина отозвала ее в хоз-палатку и спросила участливо:

– Что, намаялась, подруга? Ты хоть ела сегодня? – Нина наклонилась и достала из мешка с бинтами сверток. – На, вот, тут крупа и еще кое-что, кухню то разбомбило, и нам выдали сухой паек. Отдашь этому, сержанту усатому, как его?

– Николай Парфеныч!

– Вот, он дядька хозяйственный, сообразит какой-нибудь ужин. Тебе надо горячего поесть, не то опадешь с лица, замуж никто не возьмет! А у нас раненых кормить нечем.

– Причем тут замуж? – возразила Ольга. – Не собираюсь я замуж!

– Давай, иди, все так говорят, а потом раз, и в дамках! Ночуй там, а то здесь загоняют тебя насмерть! Сегодня бронекатера должны прийти, будем раненых отправлять. Давай, беги, некогда мне тут с тобой!

Ольга вошла в блиндаж разведчиков, и все поднялись ей навстречу, и она поняла, что ее ждали. Она передала Загвоздину продукты и без сил опустилась на ящик. В блиндаже терпко пахло чаем, и Николай Парфеныч налил полную кружку и поставил перед ней. Она отхлебнула и закрыла глаза, и ей показалось, что именно этого ей не хватало. Вдруг она, вспомнив, спросила сержанта:

– А где моя сумка санитарная?

Парфеныч подал ей сумку и она, пошарив, вынула банку сгущенки, и Санька радостно потер руки.

– Вот, забыла совсем, Нина еще вчера угостила.

Чердынский пробил ножом две дырки в крышке банки и протянул Ольге. Она наклонила банку и смотрела, как густая струя молока складывается аккуратными волнами и опускается на дно кружки. Она передала банку нетерпеливо ожидавшему Саньке и стала мешать алюминиевой ложкой и чай сначала помутнел, потом посветлел и стал светло-коричневый. Ольга отхлебнула и сказала:

– Мамочка моя, как вкусно! Как какао! Молоко смягчило горечь, и запахло корой самшитового дерева, такой запах был у трубки, которую отец привез из Испании. Она пила небольшими глотками и думала, что ей, как всегда, повезло, и блиндаж их – самый уютный блиндаж на свете, и люди вокруг свои, родные. Николай Парфеныч, поглаживая усы, спросил:

– Нравится? Азербайджанский, плиточный! Я, видишь ли, в Азербайджане служил долгое время, там и пристрастился к этому напитку.

– И где же вы берете такой чай?

– Да это старый запас, уже к концу подходит, всего две плитки осталось. Когда в Орловке стояли, отбили один домишко, магазин, там-то случайно и наткнулся в подвале, ну и прихватил. Немцы все растащили, а чай бросили. Они чай, ёфты-кофты, не пьют, все больше кофе.

– Как вы пьете эту гадость? – вмешался в разговор Санька. – Во рту вяжет, хуже столярного клея!

– Ну, да! – сказал Чердынский. – чего ты только не пробовал! Для тебя хуже смерти, когда язык склеенный!

– Не-е, – сказал Санька, не обратив внимания на замечание. – При таком питании много не навоюешь! Голодаю я!

– Ты же полведра пшенки смолотил, Саня! Другой бы помер от заворота!

– А что пшенка? Ты же сам говорил, что у меня сильная мета-болезнь! Когда все время жрать хочется!

– Не болезнь, а усиленный метаболизм! Это когда пища в организме быстро усваивается. А у тебя, даже не успевает усваиваться! Сразу вылетает!

– Зато я самый энергичный на всем участке! – сказал Саватеев и Чердынский махнул рукой и обратился к Загвоздину:

– Ну, старина Парфенон, что насчет ужина? Сухари да чай опять? Трофеев последнее время не густо.

– Нет, – сказал Загвоздин, – ёфты-кофты, сегодня знатно поужинаем. Вот, девонька наша продуктами нас снабдила, даже луковица имеется. Я тут припрятал тушенку трофейную от нашего байпака, да и командир свой офицерский паек подбросил, так что полный порядок! Ну что стоишь, – прикрикнул сержант на Саватеева, – воды принеси!