Они никогда не запирались – Ивонна и Том.

София прошла в прихожую.

– Эй!

Собака по кличке Рат – брехливая помесь терьера и дворняги – уже сбегала по лестнице. Но тут послышались шаги со стороны кухни, и собака умерила пыл.

– Боже мой! – всплеснула руками Ивонна.

– Здравствуй, мама.

Хозяйка не тронулась с места.

– Как Альберт?

– С ним всё в порядке, – ответила гостья.

Они не бросились друг другу в объятья. Собака застучала лапами, поднимаясь по лестнице.

– Где Том? – спросила София.

– Он пошел к сыну, – ответила Ивонна.

И мотнула головой, словно не понимая, почему вообще должна объяснять такие само собой разумеющиеся вещи.

– Где ты была, София, и что сейчас здесь делаешь? – спросила затем мать.

Голос у нее был само отчаяние. Но Ивонна тут же удалилась, так что ответить ей дочь не успела.

На кухне стоял запах тимьяна. София присела на длинную скамью возле деревянного стола в деревенском стиле.

– Мама…

– Да?

– Скажи мне что-нибудь.

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

– Что угодно.

Ивонна обернулась и вытерла руки кухонным полотенцем. Мотнула головой:

– Я не могу.

– Почему же?

Хозяйка дома положила полотенце на скамью. Чем больше она старела, тем медленнее передвигалась.

– Потому что тогда я буду злиться на тебя, – ответила Ивонна. – А я не хочу так.

– Злись, пожалуйста.

– Не могу, не выдержу.

Окно за спиной гостьи было приоткрыто. Во дворе щебетали птицы, жужжали мухи.

– Зачем ты пришла, София?

– Я не знаю.

– Ты не должна отвечать мне так.

София ждала другого, но чего? Объятий? С какой стати? Ивонна никогда не была ласковой матерью, да и дочь не привыкла рассчитывать на ее поддержку.

– Альберта сбила машина, – продолжала Ивонна. – А ты ничего не сказала мне, просто исчезла. Я пыталась выйти на тебя, но ты держала дистанцию. Я знала, что тебе пришлось нелегко. Я хотела поговорить с тобой, помочь тебе. Но ты оборвала все связи, замкнулась, отгородилась от меня. Я выжидала, ни о чем не спрашивала. Беспокоилась, не находила себе места, но молчала. Только старалась обратить на себя твое внимание.

Ивонна смотрела в пол.

– Я старалась обратить на себя твое внимание, – повторила она. – Боже мой, я всю жизнь только этим и занималась! – Подняла глаза. – И ненавижу себя за это.

– Я рассчитывала на твое понимание, – стала оправдываться София.

– И как я должна была понять твое молчание?

– Все было слишком опасно и произошло слишком быстро.

– Я понимаю, – сказала Ивонна. – И в то же время не понимаю. Все, что мне остается, – смириться. И это то, что я делала всегда.

Ее дочь молчала.

– Есть ведь и другие способы, – продолжала мать. – Можно позвонить, дать какой-нибудь знак. Просто намекнуть, что всё в порядке… Все же лучше, чем гробовое молчание.

– У меня не было выбора, – ответила София.

Ивонна приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но промолчала. Похоже, она все-таки поняла. Сонная, вязкая тишина наполняла комнату и как будто замедляла движения.

– Прости, мама, – сказала София.

– Прости, София, – отозвалась ее мать.

Никто из них не понимал, что стоит за этим словом, но ситуация вдруг переменилась, как будто обе женщины почувствовали под ногами твердую почву.

София посмотрела на мать и смахнула с лица слезы.

Ивонна всегда была такой – суетливой и слишком зависимой от чужого мнения. Завышенная самооценка являлась для нее главным источником жизненной энергии, особенно после смерти отца Софии. Но за последние годы что-то изменилось. Все, что в ней было особенно неприятного – разный нарциссический мусор, ставший вследствие сильных переживаний ее частью, самовлюбленность и самолюбование, желание всегда быть в центре внимания и слишком одностороннее видение жизненных ситуаций, – постепенно исчезало. И сквозь все это пробивался новый человек. Более земной, именно такой, какого с детства недоставало ее дочери.