Ольга попыталась вспомнить, сколько раз это происходило под их окнами, чтобы выкапывали и сажали – и не вспомнила, не удержалось в памяти. Два? Три? В городе, вдоль шоссе, деревья не задерживались. Умирали. И эти обречены, и эти умрут.

– Я все сказала, – фыркнула Лера.

Ольга повернулась и будто ударилась о взгляд старца Иринея, взиравшего на нее сквозь стекло серванта. Фотография стояла рядом с иконой Богородицы. Ольга хотела перекреститься, но не стала, испугавшись насмешливых глаз дочери. И, рассердившись на себя за этот испуг, сказала резко:

– У тебя не получится.

Лера сидела на диване, разведя ноги так, что юбка натянулась коленями. Ольга подобного себе никогда не позволяла и – было такое – выговаривала дочери. Но это давно, когда ее слово что-то значило. Теперь дочь выросла. И считает себя взрослой. Со своими понятиями обо всем, в том числе о пристойности.

– Почему?

– Я знаю.

– Ты все знаешь!

Лера скрестила руки на груди… под грудью. Декольте было большим. Вызывающе. Ольга подумала, что, может, в этом все дело – и натянувшаяся юбка, и поза, и декольте, и татуировки на плечах, краешек одной паучком выползал из-под ткани. Это вызов ей. Заслужила – получи. И не заслужила – получи.

– Не все, но его я знаю.

– Ой-ой-ой! Не обольщайся. Когда знают, не спотыкаются. Кабы знала, он бы сейчас здесь сидел, при тебе. А он тебя бросил. И меня до кучи.

– Это я его выставила!

– Если тебе легче не себя, а его судить, тогда конечно. Да, Господи, зачем я тебе это говорю?

– Потому что я мать! – Ольга сказала это зло и не испугалась своей злости: – Дочери обычно делятся со своими мамами.

Лера тряхнула головой:

– Делятся, когда рассчитывают, что им помогут. Хотя бы поймут, посочувствуют.

– Я сочувствую.

– И при этом ничего не делаешь.

– А что я могу?

Ольга лгала. Она могла позвонить и попросить. Потому что Олег ей должен и помнит об этом. Или она напомнит. Вот только стоит ли взыскивать долг сейчас? Да, Лера, дочь… Но ведь дурью мается! И парень ее… Не жених, а полуфабрикат какой-то. Они через месяц разругаются и разбегутся, а с чем останется она? Лишь этот долг связывает ее сейчас с Олегом. И другого не будет, не нужна она ему ни в каком качестве.

– Если я позвоню, это ничего не изменит.

– Я не прошу тебя звонить.

– Так что же тебе надо?

– Я с отцом сама поговорю, а он может спросить у тебя, насколько у нас с Денисом серьезно. И я хочу, чтобы ты сказала, что у нас все очень серьезно. Не веришь? И не верь, другого не ждала. Только выхода у меня другого нет, кроме как отцу в ножки кинуться. Ты в курсе, сколько стоит снять квартиру? Даже на окраине, даже за кольцевой? Жуть! А мы студенты, откуда у нас такие бабки? Денис вообще приезжий.

– Это и настораживает, – сказала Ольга раньше, чем успела остановить себя.

– Ты тоже не из столичных штучек, – парировала Лера. – Явилась c каких-то диких выселок, чтобы в институт поступить, дохтуром стать. Провинция – это, мамуля, неистребимо. А ведешь себя так, будто москвичка в седьмом поколении.

– Не хами!

– А чего ты обижаешься? Это же правда. Тебе было трудно, вот и Денчику трудно и учиться, и работать. Что получит на чай в ресторане, все его, но и только, на родителей надежды никакой. Они ему простить не могут, считают, что он их кинул. Ишь ты, подался в столицу образование получать, нет чтобы навоз за баней месить, кур кормить и на полудохлом заводике за гроши горбатиться. У меня, конечно, с этим получше, по крайней мере без дерьма за баней.

– Ты сама захотела самостоятельности. И ушла из дома. Я тебя не гнала.

– Я не ушла – сбежала. Потому что мне тут… – Лера чиркнула ребром ладони по шее. – То нельзя, это, каждый день отчет: где, когда, с кем. Так этой заботы накушалась, что из ноздрей прет, как газировкой с перепоя.