Можно предположить, что решение вопроса о возможности добровольного отказа на стадии так называемого «оконченного покушения» предусматривает и еще один УК – Республики Армения. Согласно ст. 36 этого УК добровольным отказом от преступления признается прекращение лицом не только приготовления к преступлению либо покушения на преступление, но и «прекращение действия (бездействия), непосредственно направленного на совершение преступления». Дело, однако, в том, что последняя формулировка практически дословно повторяется армянским законодателем и при определении понятия покушения в ст. 34 «Покушение на преступление». И в этой ситуации, если, конечно, это не издержки перевода, остается неясным, о чем идет речь в ст. 34 УК Республики Армения.

Отсутствие единообразия в описании объективных признаков добровольного отказа в рассматриваемых УК сопровождается таковым и при определении его субъективных признаков.

Прежде всего, следует отметить, что в УК Грузии, Республики Туркменистан и Эстонской Республики этот вопрос вообще обходится стороной, что можно объяснить только одним – отсутствием самого определения понятия добровольного отказа.

Далее, в большинстве УК при определении содержания субъективной стороны добровольного отказа говорится не об «осознании» возможности доведения преступления до конца (как в ст. 31 УК РФ, ст. 30 УК Азербайджанской Республики, ст. 36 УК Республики Армения, ст. 17 УК Украины, ст. 56 УК Республики Молдова), а о «сознании» такой возможности, что, как уже отмечалось выше, не совсем точно, хотя, возможно, является погрешностью перевода.

Наконец, в ст. 29 УК Кыргызской Республики в содержание субъективной стороны добровольного отказа включается осознание не только возможности доведения преступления до конца, но и реальности воплощения такой возможности в жизнь. Данную норму можно трактовать и по-другому: лицо прекращает приготовительные действия либо действия (бездействие), непосредственно направленные на совершение преступления, «сознавая» (думая), что имеет возможность довести начатое преступление до конца, хотя «реально» (по-видимому, объективно) оно ее не имеет. Тогда перед нами ситуация, когда лицо выполнило все требования ст. 29, преступление не доведено до конца, но не вследствие добровольного отказа, а по независящим от этого лица обстоятельствам. Можно ли это обстоятельство ставить в упрек субъекту добровольного отказа со всеми вытекающими отсюда уголовно-правовыми последствиями (т. е. применять нормы о приготовлении либо о покушении на преступление)? Вряд ли, поскольку при такой постановке вопроса институт добровольного отказа вообще теряет самостоятельное значение. Поэтому оговорка о реальности возможности доведения преступления до конца при условии осознания такой возможности представляется излишней.

Важнейшим элементом определения понятия добровольного отказа в уголовном законе является решение вопроса о его уголовно-правовых последствиях. В большинстве случаев в рассматриваемых УК такие последствия облекаются в формулировки, аналогичные предусмотренным в ст. 31 УК РФ 1996 г.: «не подлежит уголовной ответственности», «подлежит уголовной ответственности» (если в содеянном до добровольного отказа содержится иной состав преступления) (УК Грузии, Украины, Республик Армения, Казахстан, Таджикистан, Азербайджанской, Литовской, Эстонской Республик). В ряде УК слово «подлежит (не подлежит)» употребляется в других комбинациях: в ст. 15 УК Республики Беларусь, ст. 29 УК Кыргызской Республики – «не влечет уголовной ответственности», но «подлежит уголовной ответственности»; в ст. 16 УК Латвийской Республики – «не подлежит уголовной ответственности», но «несет ответственность»; в ст. 26 УК Республики Узбекистан – «исключает ответственность», но «подлежит ответственности по настоящему Кодексу».