В течение всей весны и лета продолжались самочинные расправы над командным составом, причем их жертвой мог стать как командир части, так и любой случайно попавший под руку офицер. В действующей армии и в запасных частях подобные факты исчислялись сотнями.

За развалом дисциплины не могло не последовать катастрофического падения боеспособности частей и соединений. Фронтовые донесения рисуют нам крайне неприглядную картину. «Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в 5 раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния. Немногие пехотные и все кавалерийские части самоотверженно пытались спасти положение, не ожидая никакой помощи от обезумевших бегущих полков. Сообщены возмутительные факты, когда дивизия отступала перед двумя ротами, когда несколько шрапнелей заставляли полк очищать боевой участок. Были случаи, когда горсть оставшихся верными долгу защищала позицию, в то время как в ближайших резервных частях шли беспрерывные митинги, решая вопрос о поддержке, а затем эти части уходили в тыл»[38]. Безусловно, что разложение коснулось различных частей далеко не в одинаковой мере. Считалось, что войска Северного и Западного фронтов, находившихся ближе к столице и промышленным центрам страны, подверглись разложению гораздо сильнее, нежели войска Юго-Западного и Румынского фронтов; пехотные части на фронте и запасные в тылу были куда менее благополучны в сравнении с фронтовыми кавалерийскими и артиллерийскими частями. Но даже в конце 1917 года на фронте еще оставались боеспособные части, причиной чему могли быть офицеры, пользующиеся подлинным солдатским уважением, либо комитеты, которые при поддержке наиболее здоровой части солдат сумели сохранить в своих частях относительный порядок.

Подобное положение на фронте и в армии в целом самым неблагоприятным образом влияло на настроения офицерского корпуса. Офицерство, которое на третьем году войны было совершенно неоднородно как в социальном, так и в политическом отношении, в основном приветствовало Февральскую революцию или же оставалось к ней нейтральным. Однако происходящие события могли лишь оттолкнуть большинство офицеров и привести в лагерь ее противников, чему немало способствовала противоречивая позиция, а скорее всего, отсутствие четкой позиции Временного правительства, которое, с одной стороны, стремилось использовать офицеров для агитации в пользу верности союзникам, а с другой – указывало на военные круги как главного виновника затягивания войны. Чувства фронтового офицерства наиболее точно отражает дневниковая запись подпоручика А.И. Лютера: «Сидишь, как пень, и думаешь о грубости и варварстве. Не будь его, ей-богу, я бы был большевиком… Будь все сделано по-людски, я бы отдал им землю и дворянство, и образование, и чины, и ордена… Так нет же: бей его, помещика, дворянина, бей интеллигента, буржуя, пей его последние соки. И конечно, я оскорблен, унижен, истерзан, измучен»[39]. К этому можно добавить, что подавляющее большинство офицеров в 1917 году не были «буржуями», не имели ни земли, ни дворянства, отчего, надо полагать, их растерянность и обида становились только больше.

В сложившейся ситуации наиболее энергичная часть генералитета, офицерства и военной общественности страны реагировала на происходящее в духе революционной обстановки, пробудившей активность самых различных социальных кругов. В короткий срок по всей стране возникает целый ряд общественных организаций, имевших целью поддержание в армии и обществе воинского духа и традиций: Военная лига, Военный союз «Личного примера», Союз георгиевских кавалеров, Союз увечных воинов, «Единение, честь родины и порядок», «Армия чести», «Союз воинского долга», «Добровольцы народной обороны» и многие другие.