Анечка, к своему несчастью, слишком хорошо знала больницу с раннего детства. У неё болели почки, и случалось, что она проводила в больничных палатах времени больше, чем хотелось. Девочка рано уяснила, что врачи бывают разные и делятся на врачей и персонал. Врачей, тех, кто действительно мог бы помочь ей и другим больным детям, она встречала редко. В основном в больницах её встречал дипломированный персонал, то есть те, кто принимал больных, распределял их по палатам-койкам, изредка с выражением тоски на лице выслушивал их жалобы, заполнял истории болезни и назначал лечение. Как тяжело было им это делать, как надоедало видеть этих постоянно ноющих и всем недовольных маленьких больных и их родителей; можно было с ума сойти, если бы больные лежали до полного своего выздоровления, но больничные правила спасали от этого, потому что через десять дней больных выписывали. Но Анечка через некоторое время возвращалась снова в больничную палату, и от этого девочку вместе с её мамой персонал ненавидел: «Нельзя же быть такими невоспитанными, такими излишне настойчивыми. Вы же видите сами, что мы ничего не умеем, что же вы тут со своим немым укором? Уходите, уходите… К участковому педиатру… Во-он!!! Глаза бы наши вас здесь больше не видели, как, впрочем, и всех остальных… Боже, зачем мы пошли учиться в медицинский, сейчас такие вакансии во власти открылись: хочешь – в Государственную Думу, хочешь – в правительство…» Они так, конечно, не говорили, но, судя по их виду, хотели.

Анечка открыла ящик и выбрала подходящий инструмент: на лоб чуть ниже шишки она нацепила электрическую лампочку с батарейками в чехольчике, взяла отвёртки на «минус», перочинный нож вместо скальпеля, пассатижи стали медицинскими клещами. Задача стояла простая: придерживая одной рукой тело «ореха», попытаться отколоть (отломить) кусок скорлупы с помощью отвёртки. Главное, не повредить сердцевину. Дело-то простое, что вечера дожидаться? Вечером придут, а она им: «Вот смотрите, пока вы там всякой ерундой занимались, я науку двигала…»

Толстая кожица ореха не поддавалась давлению и не отрывалась, как ни старалась девочка. Может быть, в зрелом состоянии кожура подсыхала и становилась ломкой, но недозревшая, она была упругой и хорошо защищала то, что было спрятано внутри скорлупы. Отвёртка то и дело срывалась, била по пальцам, колючки хоть и не протыкали перчатки, но неприятно давили на ладони. Однажды отвёртка спружинила и ударила ручкой Анечку по лбу по самой шишке. Было так больно, что она не удержалась и заплакала. Да что там, заревела на весь двор, от души, не стесняясь: «Ой! А-а-а-а!!!» Несколько минут девочка стояла перед столом, отводя душу в пронзительном крике-вое. Потом боль и разочарование немножко ослабли, и Анечка решительно открыла дверь сарайчика, покопалась там с минуту и вышла, держа обеими руками маленькую кувалду – лучшее средство для выхода из затруднительных положений: «Ну держись, теперь посмотрим, кто-кого!»

Она долго приноравливалась, осматривая «пациента» и так и эдак, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, смотрела снизу, сверху, а потом, с трудом удерживая кувалду на весу, стала обстукивать трещину, надеясь её расширить или продлить. Кожура лишь приминалась в тех местах, куда приходились удары.

– Лечение у нас будет радикальным, больной. Не бойтесь, уйдёте совершенно здоровым…

Тук-тук-тук – продолжила постукивать тихонечко по плоду девочка, но у самой его верхушки, где кожура утолщалась, Анечка остановилась, примерилась, вдохнула полную грудь воздуха, приподняла кувалду и с выдохом опустила её на верхушку плода: «Ха-а-а!»