Я знал, когда-то в молодости баба Мотя пела в церковном хоре, а после, когда жила в Кимельтее, даже была регентом хора и следила за богослужением с клироса. Узнав, что Люба занимается в художественной самодеятельности и мечтает стать певицей, она, вспоминая те уроки, которые ей когда-то давали в училище, пыталась помогать Любке.

– Главное – это дыхание, – учила бабушка. – Набери побольше воздуха и понижай, или, наоборот, плавно повышай голос. Перед тем как начать, надо подготовить голосовой аппарат. Никогда нельзя петь больным и нездоровым. Песня грустная поётся распевно, при этом и движение руками должно быть плавными, как бы помогая песне. Надо понимать, что в твоём возрасте голос растёт и развивается. Человек растёт, и голос растёт. Запомни, от желания петь громче других может произойти вибрация голоса, он может сорваться. А это плохо. Надо беречь голосовые связки. Звук должен выходить из тебя без натуги: круглым, точным, звонким. Монотонное исполнение нужно только ребёнку перед сном. Надо научиться отделять сливки от пахты. Сливки – вкусно, пахта – не очень, но тоже полезна.

затягивала Любка, и я, вспомнив, как она, подбадривала себя, напевая при мытье полов, всё же соглашался: голос у неё был чистым и звонким.

Уроки пения мгновенно прекращались, когда до тоненького Любкина голоска из соседского двора долетало что-то похожее на глухой лай волкодава:

– И где эта курва пропала?! – ругался пришедший с работы Яков Иванович. – Опять к попихе убежала. Петь надо, когда всё сделано. Ужин не подогрет, хлеба дома нет! И чем у неё башка забита? Приволья ей захотелось! Появится эта падла, шкуру с неё спущу!

– Ой, кажется, Яков Иванович с работы пришёл, а я тут распелась! – пугалась Любка. – Баба Мотя, я к вам попозже забегу.

– Бедная девочка! – глядя ей вслед, вздыхала бабушка. – С ними она и детства своего не разглядит. Стирка, готовка, уборка, тряпки, сопли, горшки, вдобавок ещё и матерки. А Устинье хошь бы что! Та два часа собирается, два умывается, час притирается, сутки одевается. По-моему, на уме у неё одно – во что бы Любу ещё запрячь.

Как-то через бабу Мотю Устинья попросила деда, чтобы тот пристроил Любку в клуб мыть полы, всё-таки какая-никакая копеечка в семейный бюджет. Кроме клуба Любка мыла полы ещё и в больнице. Быстрая и расторопная, она успевала не только мыть, стирать, но и следить за своими братьями, помогать матери по хозяйству и даже заниматься в художественной самодеятельности.

– Родись Люба в другое время и в другой семье, ей бы не было цены. – Баба Мотя замолкала. – Чёй-то я сёдни разговорилась! Кто судит, того Бог не любит.

Конечно же, прожив долгую и непростую жизнь, баба Мотя знала, что люди цену, возможно, и назначают, но в том возрасте, в котором пребывала Любка, о собственной цене в глазах окружающих она не задумывалась, как зачастую люди не задумываются, чем они дышат и что пьют. А то, что ей довелось жить в большой семье, Любка, наверное, и не брала в голову, жили, как Бог дал, и это уже хорошо, могло быть и хуже, когда у человека большие запросы, то и разочарование всегда рядом, Что поделаешь, кому-то пышки, а кому-то шишки.

Позже я не раз ловил себя на мысли, что соседская ребятня была твёрдо уверена, что всеми проходящими поездами командует их отец, Яков Иванович Ямщиков, единственный, кому даже в магазине, куда он заходил в своей оранжевой жилетке, без очереди, и даже под запись, продавали водку – ходить и проверять состояние железнодорожных путей мог далеко не каждый.