Из армии к той поре не воротился,
Оттого оба брата ареста спаслись.
В ту пору по селам катились аресты
Пуще, чем в городе, даже. Матвей
Идею колхозов воспринял, по чести,
Лучшей из многих советских идей.
Оно-то, конечно, имущества жалко,
Особенно лошадь, но всех убеждал
Шедших в колхоз тяжело, из-под палки,
Что Сталин к их благу колхозы создал.
Землю делить – всё равно тяжко будет
Соблюсти равенство: в селах живут
С разными судьбами разные люди;
Силушка есть, есть семья – наживут.
Коли ж вдова аль кто силой слабее,
Аль дети хворают, аль мало детей,
Аль вовсе бездетные, – те всех скорее
Скатятся в бедность. Колхозы верней!
Все будут работать, и все будут сыты.
Имущество общее. Люди в селе
Любили Матвея, не то быть бы битым.
Открытый и честный, тянул он к себе.
К нему из округи крестьяне ходили,
Чтоб их рассудил; с душой споры решал.
Всегда помирясь от него уходили.
Матвея недаром народ уважал.
А сам он темнел лицом: слышалось часто
Один арестован, другой… Для купца,
Хоть бывшего, ждал он такого несчастья,
Но для крестьян не предвидел конца.
Крестьяне ж! И крепких их брали, и нищих,
А то средников: ну, корову у них,
Лошадь да птицу какую отыщут,
Утварь – и всё. В кулаки сразу их.
Сколько таких по округе уж взяли!
Достатком известен один Журавлев
Да брат у Матрены – в колхоз всё отдали,
А им всё одно пал ярлык кулаков.
Брата Матрены пустили: с позором,
Страх не тая, воротился в село.
Как уж вернулся? Тут умер он скоро:
Не били, но сердце его подвело.
А Журавлева совсем, видно, взяли.
Его ненавидели. Вместе с детьми,
Каких на селе в эту пору сыскали
(Кроме дочки – Тамары), в тюрьму увезли.
Донос был. Его стало жалко Матвею
Пуще других. Не что сват. Вспоминал,
Как ночью на двор он пришел к Алексею,
Как тот говорил с ним и как не преда́л.
Хороший ведь был человек! Деловитый!
Недаром дружили их семьи потом.
В селе удивлялись тому неприкрыто,
Хотя рассказал всё Матвей о былом.
«Дружить с Журавлевым? Последнее дело!» –
Считала молва. Об аресте узнав,
Село, словно улей пчелиный, гудело,
Радостью злобной страх первый поправ.
«Ну, наконец-то! Теперь коммунисты
Уж не ошиблись! Они кулаки!» –
Слышал Матвей. Раз вступился речисто:
«Они работяги. А вы – дураки!» –
«Родня твоя! Только за то защищаешь!
От вражьего отпрыска внука небось
(Дочь с месяц как отда́л) уже ожидаешь?» –
Звучала в словах говорившего злость.
«Когда внуков дать, жизнь сама разберется.
Никто не указ тут, – Матвей отвечал. –
А говорю что на сердце придется:
Я на достаток чужой не серчал.
И не завидовал. И о доносы
Не замарал рук». Стекался народ
Послушать его на базарную площадь.
При всех говорил Матвей. Важно ль, что́ ждет?
Какой-то азарт охватил его даже –
Сказать всё. Успеть. Ощущал он себя
Вновь агитатором: «Это не важно,
Слыла ли богатой в округе семья.
Все мы крестьяне, все мы трудились.
И Журавлевы не меньше иных!
Крестьяне друг с другом напрасно схватились.
Один только враг у людей трудовых –
Капиталисты заморские. Это
Они коммунизм уничтожат легко,
Они подлецами ославят по свету,
Коли в доносы уйдем глубоко.
Мало ль уже мы людей потеряли
В гражданскую? Может быть, помните вы,
За лучшую жизнь люди кровь проливали,
За то, чтоб все стали правами равны?!
А нынче? Позор!..» – Даже плюнуть хотелось
Матвею в запале. Себя удержал.
Скоро в ответ на подобную смелость
Арест бела дня средь его ожидал.
Кто-то донес. Ну, ему не впервые
Быть арестованным. О́бнял Матвей
Стешу – и в путь. Чем аресты иные,
Этот всех больше был сердцу страшней.
С первой минуты серьезней казался
Былых злоключений, спокойно хотя,
Страх утаив свой, он с виду держался.
Камера тесной и душной была.
Много народу. Прилег где-то с краю.