Она проворочалась без сна всю ночь, надела к мессе самое простое из своих платьев, убрала волосы. Посмотрелась в любимое бронзовое зеркальце – изящную безделушку, которую Гай привез из Палестины. Лицо после бессонной ночи было бледнее обычного, глаза покраснели, но она все равно оставалась красавицей.

От фамильного замка Гисборнов до города было чуть больше мили, но даже за это небольшое расстояние Марион успела совсем разволноваться – она и сама не знала, почему. В притворе девушка на мгновение замялась, словно растерявшись, идти на службу или развернуться, – и вдруг почувствовала на своем запястье чужую руку, теплую и жесткую. Марион вздрогнула, быстро повернулась, но увидела только удаляющуюся фигуру в темно-зеленом плаще с большим капюшоном. Ни Гай, ни Айлин, приехавшие вместе с ней на мессу, ничего не заметили.

Вложенный прямо в руку Марион предмет словно жег ладонь, но раскрыть стиснутый кулачок и посмотреть, что же ей дали, девушка не решалась. Только дома, взлетев по лестнице в свою комнату и заперев дверь, она разжала руку.

Бумага была редкостью, поэтому Марион удивилась, что послание написано на мятом, выдранном из какого-то большого листа клочке бумаги. Скомканный обрывок. Кривой почерк человека, знакомого с грамотой, но нечасто пишущего.

День, время и место. Просто день, время и место.

Она чуть не расплакалась от обиды. Ее выбирают королевой рыцарских турниров, Огюст Ламбер из раза в раз заказывает менестрелям песни о ее красоте, а какой-то безродный лесник смеет просто назначать время и место?

Никогда в жизни. Никогда такому не бывать. Да стоит ей взмахнуть ресницами – и его вышвырнут из окрестностей Ноттингема.

Марион вытерла слезы и зарылась лицом в одеяло. Было воскресенье, в послании речь шла про вторник, – и она не знала, как ей прожить эти два дня. Два бесконечных, нестерпимо долгих дня.

Наспех связанные поленья лежали на траве.

– В костер пойдут, – Робин поднял пару связок, чуть помедлил, перехватывая поудобнее. – Граб хорошо горит. Идем?

– Оставь мне вязанку. Или дай я у тебя пилу с топором заберу.

– Еще не хватало.

– Слушай, ну я не могу идти просто так, когда ты рядом – как вьючная лошадка. Хорошо еще, Дик унес лопату и две вязанки.

– Ладно, забирай пилу. Спасибо. Так правда намного удобнее.

– Вот и нечего, – Ясмина повернулась, чтобы забрать пилу, переглянулась с разбойником, и вдруг оба ни с того ни с сего расхохотались.

– Пойдем. Отец Тук, когда мы уходили, собирался потушить пару зайцев с луком. Наверное, уже почти готово.

– Почему ты ушел в лес? – осторожно спросила Ясмина. – Тебе были бы рады в любой дружине. Ты лучший лучник из всех, что я видела. И прекрасно владеешь мечом – я же вчера смотрела, как вы тренировались со Скарлетом.

– Так уж и прекрасно?

– Да. Но Скарлет лучше.

– Знаю. А насчет лука – вот давай сегодня и посмотрим, кто сильнее. Не боишься?

– Ничуть, – улыбнулась Ясмина. – Проиграть тебе – не зазорно, выиграть – трудно, но я попробую.

– Пробуй, пробуй. Закончится тем, что придет отец Тук и разнесет нас обоих в пух и прах. Он может.

– Ух ты, и не подумала бы! – она перебросила назад свои смоляные косы, скрепленные тяжелыми медными пряжками. – Кто-то еще?

– Эмиль может дать жару. Он прекрасный стрелок, и если будет в себе уверен и не растеряет настрой до конца – все может случиться.

– А ты-то сам хоть когда-нибудь промахиваешься?

– Конечно. Помню, мне было лет одиннадцать-двенадцать…

– Не продолжай, – улыбнулась сарацинка.

Ясмина не стала снова спрашивать, почему Робин выбрал жизнь в лесу. Он не ответил в первый раз – может быть, случайно увел разговор в сторону, а может, и вполне осознанно. Лучше не уточнять. Тем более они уже подошли к лагерю.