Меня поместили в карцер на неделю. Но не для того, чтобы наказать, а типа для того, чтобы обезопасить меня от себя же. Так они сказали. Вот ведь бред, я сам с собой нахожусь всегда, как можно меня обезопасить от меня же? Да, физически я ничего с собой не сделаю, но ведь мысленно я могу всё.

Короче в карцере, кто не знает, есть жесткий распорядок. У нас в нем содержалось около десятка человек, но мы не могли общаться с другими, потому что пока мы бодрствовали за нами тщательно следили. А если мы вступали в контакт на выводили вперед и били резиновой палкой. В общем спальном зале у каждого было место у стены, а кровати находились в двух метрах друг от друга. Нам давали таблетки, которые снова погружали в ватную неопределенность и способствовали сонливости и отрешенности от окружающего, поэтому во время тихого часа общаться ну совершенно не хотелось. Прямо как у буддийских монахов, давших обет молчания. День на пятый я вообще окружающих перестал воспринимать как людей. То же самое что стул или стол. Я лежал и изучал отвратительную зеленую стену. Воспитатели ходили вдоль кроватей и ругали тех, кто не спал, поэтому приходилось притворяться. Мне никогда поначалу не хотелось спать днем, но ложась и слушая мерное сопение окружающих я постепенно и сам засыпал.

Когда просыпался я осознавал, что снова вошел в некую цикличность и однообразие. Иногда дни сливались, и я пытался вспомнить что было вчера или позавчера, но не мог вспомнить ничего кроме этой стены, звуков мытья эмулированных мисок в которых нам давали еду и тихого поскрипывания металлических пружин кровати, на которых мы лежали. В такие моменты я просто отворачивался к стене и изучал неровную стену, плотно залитую тягучей зелёной краской. Все неровности, видимые на этой стене, я начинал обыгрывать, представляя своё будущее. Вот эта веточка, застрявшая в краске – это моя машина, я еду на ней куда-то к вот этой выбоине – она море, которое я никогда не видел. Вот мой друг Стас он немного косит на правый глаз, но это ничего, зато как он утверждает он видит то, что у него за спиной. Мы несколько раз проверяли, и он действительно видит. Эти трещины на краске – это мой детский сад, а вот это дорога до дома. Мириады трещин и я вожу по ним пальцами, переходя с одной на другую и все они – это просто линии и нет у них конкретных точек. Они просто есть, без начала и конца. В школе учили, что если есть линия, то это непременно линия между точками А и Б. Но это все обман, никаких начальных и конечных точек нет, линии никуда не ведут и неоткуда не исходят. Линия это всего лишь возможность занять себя пока кто-то из руководства не выдернет тебя из этой нелепой игры или не замотает и заточит в карцер.

И лежал я на этой̆ скрипучей кровати и представлял все это и думал вот были бы у меня маркеры я бы непременно дорисовал у этого треугольника из тягучей краски ножки и убежал бы он отсюда куда подальше. Что бы жить и веселиться, а не сидеть в этих четырех стенах, ожидая освобождение, которое может дать лишь невиданная сила больших людей. Игры меняются, а зеленая стена с воображаемыми дорогами преобразуется, в такую же, под названием жизнь, но уже с реальными дорогами. Но несмотря на это неизменным и впредь останется то, что так и придется и дальше жить в ожидании, что рано или поздно придет кто-то кого нельзя осмыслить и он непременно заберет тебя, нарушив все те замысловатые и увлекательные игры, которые сможет придумать любой взрослый разум.

В карцере короче меня крыло не по-детски и когда я из него вышел мне потребовалось несколько дней чтобы просто снова стать нормальным человеком. Ну как нормальным? Таким какой есть. Через пару дней у входа в школу меня уже ждала черная машина. Мне сообщили, что лежащий в больнице Директор снова собрал «пиджаков» по поводу меня и что-то там придумал. Тогда же мне сообщили, что в той аварии погибла Елена Алексеевна. Что я почувствовал? Да ничего особенного. Мне она никогда особо не нравилась. Меня решили отправить в другое место. Более строгое и закрытое. Идти я, конечно, никуда не хотел и просто лег на пол, притворившись пластиковой куклой. Меня взяли под руки и волоком потащили к машине.