Тут в комнату входит ректор.

‒ Привет, ты что тут делаешь? – это он мне.

‒ А ты что такой? Тараканы покусали? – это нашему Иа-Иа.

Вся сцена с забытым днём рождения повторяется до мельчайших подробностей, на сей раз с ректором в главной роли. Отец-командир краснеет (вот что значит высокая учёная степень!) и скрывается за дверью. Я тоже делаю вид, что очень хочу в туалет и мчусь за коньяком. Дело знакомое, и маршрут тоже. Меня, как самого молодого на курсе, вечно гоняли из общаги за добавкой. Повторив личный рекорд по скорости добычи спиртного, возвращаюсь обратно. Ёлки-моталки! В кабинете весь стол уставлен яствами из студенческой столовой, в бокалах, доставаемых ректором только по особым случаям, брызги шампанского, магнитофон орёт музыку того же названия, начальник хозчасти толкает речь.

«Ну, – думаю, – пронесло, а то больно уж стыдно – забыл день рождения друга. Всё нажива проклятая. Место души уже заняла, а всё ей мало – на мозг перекинулась».

Достаю бутылку коньяка, со слезами раскаяния подношу И.Б., наливаю себе из неё же и выпиваю. А что тут такого? Мои товарищи по голодухе в общаге всегда так делали. Шли в гости с бутылкой водки в качестве подарка, сами её выпивали, а закуска-то хозяйская.

Правда, следующий шаг, логически вытекающий из такой тактики: употребить закуски как можно больше, нёс собой определённую опасность. Пригласили как-то раз моего товарища в приличную профессорскую семью – девушка решила его с родителями познакомить.

Голодающая общественность тут же выдвинула встречное предложение жениху: либо идём на смотрины все вместе, либо он нам не друг и, в случае чего, куска хлеба не подадим. Не то, чтобы счастливчик испугался – лишнего куска всё равно не предвиделось, а совесть на профессорские харчи менять не захотел. Прибыли мы, расселись за столом, кому места хватило, крикнули авансом «горько» – чтоб другу в благодарность приятное сделать, выпили.

Хватаю я самый большой солёный помидор, из поблизости разложенных, и запихиваю в рот. Однако он оказался немалого размера – целиком не проглатывается. Пытаюсь раскусить, опять же из-за его размеров зубы не сходятся, а нёбом сдавить не удаётся – профессорша солить умела. В отчаянии хочу выплюнуть – зубы назад фрукт не пускают, а шире рот раскрыть – уже нет никакой возможности. Товарищи давятся от смеха, жених краснеет от стыда, девушки скромно смотрят в разные стороны, а я начинаю задыхаться: помидор, чтоб его, и дыхательное горло перекрыл. Тут профессор встаёт и, перекрывая лёгкое замешательство хорошо поставленным преподавательским голосом, говорит: «Вы что иронизируете? Не видите, студент в беде! Не расстраивайтесь, молодой человек, сам в общежитии жил – хорошо вас понимаю. Прошу вас, пройдёмте в ванную, я закуску вилкой выковыряю».

Тем временем праздник разрастался – прибывали новые, вызванные ректором забывчивые коллеги. Все были рады загладить вину и выпить. Только именинник как-то беспокойно ёрзал на стуле.

‒ Что опять не так?

‒ Пойдём, выйдем, посоветоваться надо.

Выходим.

‒ Говори, ща совет дадим.

‒ Тут такое дело. Как бы сказать, чтоб никого не обидеть. В общем, так сказать, ну, да, вот…

‒ Ещё пара вводных слов, и я за себя не ручаюсь.

‒ Мой день рождения ещё только через полгода будет.

‒ В самом деле… Точно! Зачем же тогда ты «стену плача» в кабинете воздвиг?!

‒ Да грустно как-то было. Настроения никакого. Ты же сам заметил.

Я не то что бы рассмеялся – я скис от смеха так, что по-настоящему помчался по малой нужде. Поэтому объяснения И.Б. с публикой не видел. А зачем приходил – забыл начисто. Хорошо посидели…