– Вы ведь знаете, что еще нам предстоит. Возобновление спектакля на день рождения Ханны! У меня появилось несколько идей, а пока я заказываю кое-какой реквизит. Мы с Камилом работаем над амбициозной сценографией.

Настал один из тех моментов наших разговоров в пабе, когда все умолкают, как в «Американском оборотне в Лондоне», когда два парня спрашивают про звезду на стене паба «Агнец на заклание».

– Ну конечно, – сказал Тед в подкупающе примирительной манере. – Но давайте посмотрим на это в перспективе. Перед тем как строить большие планы, надо выяснить, что произойдет с нашим зданием.

– Со зданием ничего не произойдет, – произнес я чуть громче, чем собирался. – Ты сам сказал, что они лишь оставляют себе пространство для маневра. Ты так сказал, Тед.

– Знаю, но…

Может быть, дело было в угнетающем жаре от дровяной печки, стоящей в углу, или в том телефонном звонке, или я чувствовал свою вину из-за пропущенного письма. Как бы то ни было, я вдруг рассердился:

– В чем дело, Тед? У нас осталось мало времени, разве не понимаешь? У нас должно получиться хорошо. Этот спектакль должен стать нашим шедевром!

Сидящие за столом обменялись слегка озадаченными взглядами. Тед покраснел. Шон смотрел в пространство между нами, как зритель теннисного матча. Я уже собирался что-то сказать, но тут в паб ворвался Себ с прогулочной коляской, в которой вопил их сын.

– Я как раз проходил мимо, пытаясь усыпить его. Решил заскочить, сказать «привет», а заодно испортить вам вечер.

– Все это хорошо, милый, но где другая?

– Другая?

– Эшли, наша дочь.

Несколько мгновений его лицо выражало искреннее удивление.

– В гостях! – наконец сказал он. – Ее оставили ночевать в гостях. Господи, у меня чуть сердце не остановилось!

– Мы, наверное… самые плохие родители на свете, да?

Напряжение сразу же спало. Наташа обняла мужа и посадила сына к себе на колени. Они явно наслаждались обществом друг друга. Я смотрел на Себа с Наташей, на то, как они нянчатся с ребенком, как вместе смеются. Казалось, они запомнят эти мгновения навсегда. Оглядываясь назад, я осознал, что теряю эти мимолетные воспоминания, теряю ощущение – саму идею – быть рядом с кем-то. О господи, похоже, я превращаюсь в Филипа Ларкина!

На улице, когда все стали расходиться, Салли остановила меня под старым викторианским фонарем, неподалеку от освещенной вывески паба.

– Тяжелое время, – сказала она.

– Муниципалитет не закроет театр, теперь я в этом уверен.

– Я говорю не об этом. Я о Ханне.

– Мы потрясены. Могу лишь догадываться, как она сейчас себя чувствует. Раньше я это знал. Правда знал.

– Вот каково быть родителем, – вздохнула Салли. – Пока дети маленькие, они наши лучшие друзья. Они льнут к нам, делают то, что им скажут. Но потом вдруг оказывается, что это незнакомцы в дорогой одежде, которые съедают всю нашу еду и говорят нам, чтобы мы отстали. Невозможно их удержать, как бы мы ни старались. Ханна взрослеет, Том.

– Знаю.

– Она не захочет долго тусоваться с нами, скучными актерами-любителями.

– Именно поэтому я и хочу в последний раз возобновить нашу старую традицию с днем рождения. Потому что потом будут мальчики, и вечеринки, и театральные группы тинейджеров с их неустойчивым настроением. Этим я и займусь. Уж не знаю, как посмотрит на это Ханна.

– Все же тебе стоит с ней поговорить. Просто спроси у нее, чего она хочет.

– Я знаю, чего она хочет.

– Том, просто… прислушайся к ней.

По пути домой я прошел мимо театра. Темный и молчаливый, он неясно вырисовывался наподобие устрашающего правительственного учреждения или гигантской гробницы. Несложно было представить его навсегда закрытым и заброшенным, как в его уродливые стены ударяется разрушительный снаряд. При этой мысли я похолодел от ужаса. Если театр закроют, все будет кончено. Как мы сможем поставить пьесу на шестнадцатилетие Ханны? С этим местом связано так много воспоминаний – наши жизни, наши мечты. Если театра не будет, как сохранить их живыми? Куда денемся мы сами?