Андрей Павлович рассмеялся глухим смехом как бы внутрь себя. На его лице стали отчётливо видны много мелких морщин – всё-таки время не забывает брать своё.
– Кажется, говорили о доме, где бы хотели жить.
– Верно вспомнили. А где вы?
– Да в глухомани какой-нибудь. Среди живой природы. Ни в коем случае не воле огромных каменных построек: рядом с ними не почувствуешь себя свободным. Да и живое не запомнить особо.
– Ну как же! Вот встанете вы рядом с… Кёльнским собором, к примеру, как сразу почувствуете свое единение с историей, свою принадлежность к событиям, которые происходили несколько веков тому назад. Ну а если не почувствуете, то можно просто сесть на лавочку неподалеку и также, как и в парке наблюдать за падающими листьями. Хотя в таком месте царит особая атмосфера, люди меняться начинают, когда впервые видят чудо в готическом стиле. Больше уникальности появляется. Понаблюдать точно есть за чем.
– Пожалуй вы правы. Только муторная слишком у вас идея.
– Тем лучше! Зато как возвышается на фоне остальных. Все идут к счастью через что бы то ни было, а я к эстетике. Пожалуй даже в немного пьяном состоянии я не решусь сказать, что счастье кроется в эстетике, в ней скорее образ жизни и ещё что-то выше счастья. Удовлетворение, наверное. Счастье не приносит полного удовлетворения, а эстетика приносит. На этом пожалуй я буду стоять до конца.
– Позвольте, позвольте, а если у вас выработается иммунитет к эстетике и красоте. Не будут они вызывать удовлетворения и всё. Что же тогда делать?
– Быть такого не может! – весело выкрикнул Андрей Павлович. – Сколько живу, до сих пор умиляюсь, когда вижу запотевшие окна проезжающего автобуса. Как ничтожно, скажете вы, а для меня ценнее зарплаты.
– Ну, удивили, удивили.
Тем временем третий графин подошёл к концу. Часы напротив барной стойки показывали полночь, по сему мы собрались расходиться. Завтра, то есть уже сегодня, целый рабочий день. Однако этим дело не закончилось. А закончилось оно четвёртым графином и продолжением оживлённого разговора.
– Как вы относитесь к живописи? – с жаром спросил раскрасневшийся от выпитого Садёнов.
– Пейзажи Саврасова восхитительны! Особенно с этаким грязноватым оттенком, как в "Грачи улетели". Просто чудесно!
– Неплохой вкус. А авангард вас не привлекает? "Крик", "Сон, вызванный полётом пчелы вокруг граната, за секунду до пробуждения" – по-моему, гениальнейшие картины. Хотя бытовые сюжеты Саврасова не уступают им в великолепии. Просто иногда мне кажется, что сюжеты, как в "Грачи улетели" очень часто встречаются в жизни, они здесь на каждом углу только и ждут ваших глаз. Лучше ведь посмотреть на неповторимый пейзаж в оригинале, нежели на его интерпретацию художником, которая на холсте останется такой же даже через сотню лет.
– Позвольте, но ведь и авангард весь – это видение художника. Разве галлюцинации Дали могут быть интереснее мастерски написанных пейзажей, куда, между прочим, тоже душу вкладывают. Не соглашусь, что его мысли, изображенные на холсте, могут соперничать с реальностью, будь и она на холсте.
– Через картины Сальвадора можно увидеть то, чего нет в реальности. Вот мы не можем представить искажённое время, а он может! Впрочем, я соглашусь с вашим несогласием, – залился звонким хохотом Андрей Павлович. – потому что можем! Можем!
Глядя на от души хохотавшего аристократа, я был до крайности удивлён, ведь ещё пару часов назад мог бы поручиться всем своим имуществом, что он слишком выдержан для подобных действий. Это же самое удивление заставило меня сначала улыбнуться, а потом ещё громче Садёнова расхохотаться на весь бар. На нас даже не покосились: теперь я наконец понял ещё один плюс "Бочонка": тут все посетители друг другу будто родные; каждый терпим к слабостям ближнего. Если вдруг кому-нибудь невзначай захочется подебоширить, то вряд ли он долго будет нарушать общественное спокойствие, но не потому, что ему заломает руки охранник – вовсе нет. Просто этот человек увидит, что все люди вокруг него дружелюбные и готовы ответить добром на любую просьбу. Возможно так сложилось потому, что в бар ходят в основном те, кто уже нашёл в жизни гармонию.