Выбрали место поглуше, специально недалеко от ручья, чтобы недалеко было ходить умываться и набирать воду. Поставили палатку, развели костер. Ужин традиционно прошел на ура, хотя к тушенке уже начало появляться отторжение.

На следующее утро мы стали ходить с металлоискателем вокруг тех самых блиндажей, на которые наткнулись в первый день. И здесь Зяма нашел штык от винтовки Мосина – недалеко от того места, где 3 дня назад нашел такой же. Мы еще немного походили, повыкапывали осколков, целых патронов и стреляных гильз, вынули из-под земли несколько ржавых ящиков непонятного назначения. И, может быть, еще поискали бы в этом квадрате, да на нас вышел местный грибник с плетеной корзинкой. Он не стал подходить к нам и общаться, лишь обошел стороной. Походил рядом, да и пошел вглубь леса. Отчего-то мы стали немного волноваться за сохранность нашего лагеря, оставили активные поиски на позициях и вернулись к палатке. А тут как назло стало накрапывать. Мы с Зямой спрятались в палатке и часа полтора пережидали мелкий дождь. Когда он закончился, мы решили завершить этот поход и потихоньку выбираться из леса. По мокрой траве ходить в лесу – не самое приятное занятие. К тому же, мы уже хоть что-то нашли. Каждый взял по штыку, и мы этим были довольны. К сожалению, первый раз на неизвестном месте всегда так: ходишь в поисках всегда больше времени, чем копаешь и находишь.

Мы собрали вещи, «похоронили» по заведенному обычаю закопченные пустые банки от тушенки, сожгли весь мусор и двинулись в обратную дорогу. У Зямы было с собой расписание электричек, и мы подсчитали, что, если будем идти в среднем темпе, то успеем прямо на электричку. Если же нет, то следующую придется ждать около часа. Мы взяли темп и потопали. В Иклинском, когда мы проходили по улице, местный мужик бросил нам с крыльца своего дома издевку:

– Ну что, походнички, нашли что-нибудь?

– Нет, – коротко огрызнулся я ему в ответ, и мы пошли дальше не останавливаясь.

Разговаривать по теме с ним не было времени, да и как-то побаивались мы тогда незапланированных знакомств и бесед. Мы тогда были только начинающими в «черной» археологии, и не знали еще очень многого. Я догадывался, что мы мало знаем о реальной жизни и о том, как правильно разводить местных жителей на разговор. Нам все это еще предстояло узнать. Точнее, мне одному.

После похода в Иклинское Зяма взял большой тайм-аут. Он, как человек настроения, нуждался в смене впечатлений, и после нашего похода вскоре отправился вместе с Юлькой к своему дяде Игорю на дачу. Отдыхать, ходить на рыбалку, пьянствовать. Зная его, я был уверен, что он теперь всем друзьям и знакомым будет подолгу рассказывать о наших с ним похождениях в лесу. Наверное, ради этой самой возможности потом кому-то рассказать что-то эксклюзивное он и пошел в журналистику как в профессию. Так он очень быстро нашел себя в этом ремесле, и было непонятно, где заканчивается журналист и начинается просто Зяма. Он по своей натуре не мог хранить информацию, он везде ею делился со всеми. То есть, ему по натуре была ближе скандальная журналистика.

Я же всегда старался смотреть вглубь вещей, прикладывать усилия для познания скрытых смыслов. И интуитивно я чувствовал, что склоняюсь к серьезной исследовательской работе в области истории и обществознания. Так что, когда я неделями просиживал в библиотеке и поглощал из книжек информацию о боях под Москвой, – это тоже была журналистика, точнее, исследовательская работа.

Между тем, после нашего похода в Иклинское мой собственный интерес к копанию только усилился. Уже дома я стал спокойно анализировать весь наш поход, оценивать достигнутый успех и выявлять неудачи.