Респиратор спасает. Главное, чтобы на кожу не попал. Суматоха была большая. Быстрее, быстрее. Набились кучей в уазик – буханку.

Возле третьего корпуса народу тьма. Бульдозеры ревут. Тягачи. Весь день я месил грязь, тянул с барабанов кабели. Здоровые. С руку толщиной. Куда? Зачем? Я ничего не понимал. Кабель принимали другие люди, и тащили дальше. Перекуров не было. Стоило замешкаться, как меня били по шлему, толкали в спину, ругались, на чем свет стоит. Через час такой работы я уже не чувствовал ног, делал всё на автомате. Рация в шлеме, ревела и булькала, захлебываясь матом. Что происходит? Не важно. Я уже смирился.

Я не понял, когда нам было приказано отходить. Начал соображать только уже в машине. Рядом сидели такие же перемазанные в грязи и глине космонавты.

На территорию экспериментального цеха нас сразу не пустили. Сначала машину загнали в бокс. Все вышли и началась обработка. Поливали водой, потом пеной, потом каким-то зелёным раствором. Потом машина уехала, а мы выстроились в очередь. Поодиночке заходили в камеру, снимали костюм. Костюм клали в ящик. А потом другая камера. Там полностью раздевались. Снова одежду в ящик. Невидимый оператор говорил: “Повернитесь. Повернитесь. Зажмурьтесь и не дышите”.

Я зажмурился, и меня окатило горячим паром.

– Выходите.

На выходе, в раздевалке, меня ждал ящик с спецодеждой. Мужики одевались и договаривались, где будут сегодня пить. Я непьющий. Время рабочее ещё не кончилось, оделся и поплелся в кабинет Большакова, на телефоне сидеть.

Я там теперь сидел, когда работы не было, читал схемы, запомнил расписание трамваев и карту станций. На центральную иногда ходил, с общеобразовательными целями. С кладовщиком Петровичем сошёлся, болтали о жизни. Он так-то нормально ко всем относится, только Фунтика терпеть не может. Впрочем, Фунтик персонаж особый. Я быстро от него отделился и гыкал он теперь в одиночку. Большаков уже был в кабинете, когда я пришёл. Рвал с себя промокшую насквозь футболку. Увидел меня, усмехнулся. Я отрапортовал о прибытии, занял свое место возле телефона. Всё тело гудело как колокол. Передо мной на стол опустился налитый стакан спирта и кусок черного хлеба с салом.

– Молодец. Хорошо поработал. Дальше уже не надо. Выпивай и четырнадцать часов чтоб на глаза мне показывался.

Я благодарно принял стакан. И в этот раз спирт пролился мне в горло очень мягко, словно масла выпил. Выдохнул, и взялся за бутерброд. Вкусно, черт побери. Словно во сне я пришлёпал в общагу, но снова коварный спирт ударил мне в голову. От слабости я присел на скамейку перед входом. Рядом уселся Юрик.

– Видал, что сегодня творилось? Кабздец, я думал, война началась! – сказал он мне.

– А может и война? Сигареты есть?

– Есть, только веселые. – Юрик достал пачку Беломора. – Вчера только забил.

С весёлых сигарет меня так развезло, что до койки меня он тащил.

Снилось мне, что стою я крыше высокого здания. А внизу бегают люди. Среди них я увидел Большакова. Он кричал мне, что бы я убегал, прятался. А я смеялся и махал ему рукой. Потом , оглянувшись, увидел, что налетела чёрная туча и меня сносит с крыши. Я падаю медленно- медленно, а вокруг меня падают черные хлопья.

Нужно рассказать отдельно, как я перестал работать с Фунтиком. Почему – это понятно. Он урод. Моральный, физический и нравственный. И он меня до дрожи пугал своей непредсказуемостью. Петрович был прав, нельзя к нему спиной поворачиваться. За что его держит Большаков? За какие заслуги? Но поначалу, некуда было мне деться от него. Опыта работы нет.

Я, скрепя сердце, ходил за этим Гыкарем, притворялся дурачком и старался запомнить все, что он делает. Но оказалось, он подмечал, что я запоминаю и на станции Восьмерочка совершил обманный маневр. Очень он меня хотел подставить. Да, тут у всех станций свои прозвища. Восьмерочка, Симпатяшка, Глыба. Всего около 20-и. И несколько на консервации. Кто их так назвал, не могу сказать, наверное, тот же Фунтик. Но даже когда принимал звонки с Центральной, сбивчивые женские голоса называли станции не по номерам, а по прозвищам. Сначала я был в ступоре, бежал за разъяснениями к Большакову и, получив от него пиздюль с указанием номера, уже спокойно шел к кладовщику. Я быстро их запомнил. И тогда мне казалось, что на Восьмерочке я все запомнил правильно. Мы тогда заменили плату 32–ю. Но через пару дней с Центральной позвонили и сказали, что снова связь шалит.