Я заметил, что японцы выслали на наши фланги обходящие части, около роты каждая, и передал об этом офицеру, командовавшему в цепи, посоветовав ему занять седловину сопки вправо и позади нас, так как, вероятно, там был перевал и туда будет направлен обход японцев. Рота, обходившая наш левый фланг, была встречена огнем стрелков, залегших внизу против входа в ущелье.
Получено приказание отступать, и я поспешил убраться. Простился я с ротою, при которой находился во время боя, так как она была оставлена на позиции для прикрытия отступавших. Солдаты смеялись, когда я им сказал, что сам перехожу в отступление. Пошел я искать лошадь. Седловина, где стояли наши пушки, была изрыта снарядами; мне казалось, что я признал куст, к которому привязал лошадь, но ее не было видно нигде; вероятно, артиллеристы увели ее при отвозе зарядных ящиков. Спустился я в лощину и спросил у одного солдата, не видал ли он чалой лошади на горе, где стояла батарея. «А вот она», – сказал он; я оглянулся и увидел лошадь светлой масти, похожую на мою, в том же месте, откуда я только что пришел. Опять пришлось лезть на гору, где бедный «голубок», как его прозвали мои вестовые, так запутался в кустах, что я с большим трудом его высвободил. Он был в мыле и дрожал всем телом; удивительно, что уздечка не оборвалась. Кусты кругом были срезаны снарядами, как подкошенные, а на чалом не было видно ни одной царапины. На гребне горы наша цепь стреляла теперь пачками; вероятно, неприятель уже лез на нее, и долго держаться там было невозможно. Я продолжал «отступление», внизу в долине последним оставался подполковник Толстой. Он нес неразорвавшуюся японскую шрапнель; немного далее медленно отходил начальник отряда генерал Греков и ротмистр Сафонов[51], художник и корреспондент. Генерал Греков сказал мне: «Вы видели, сколько их, по меньшей мере, бригада с двенадцатью орудиями, разве мог я удержать их с одним полком и горной батареей, которая не могла состязаться с неприятельской». Судя по протяжению линии огня, по силе цепей и части виденных резервов, должно было быть не менее 6 или 8 батальонов, а так как стреляло две батареи с разных позиций и давали залпы по шести гранат сразу, то можно было утверждать, что у японцев было не менее двенадцати орудий.
Подошли мы к прежнему биваку. Все торопились уходить, два батальона уже вытянулись по ущелью, обоз ушел раньше. Неизвестно, почему были оставлены в куче свернутые в трубку и перевязанные ремнем шинели для надевания через плечо; вероятно, это были шинели тех, которые дрались впереди, но отчего их не захватил обоз? Как это никто не догадался, что трудно будет людям, утомленным боем, навьючить на себя и потащить эту тяжелую ношу в знойный день?
Усердно работал Красный Крест: перевязано было много раненых и ожидалось немало с передовой линии. Не хватало носилок, было предложено снять с носилок и похоронить здесь же изувеченных в Саймацзах двух солдат. Копать могилу не было времени, их просто обложили камнями, утешая себя тем, что мы скоро вернемся назад и тогда их похороним, как следует. Солдаты спешили уйти, офицеров не было, врачей никто не слушал, и некому было нести перевязанных раненых. Толстой ругался, хватал солдат и чуть не силою заставлял их остановиться и взяться за носилки. Сколько раз приходилось видеть эту картину: наши солдаты дрались иногда превосходно, но когда начинали отступать, то им удержу не было, все торопились уйти поскорей и подальше. Это заметил также один корпусный командир не только по отношению солдат, но даже и начальников.