В 1970 году я пошла в первый класс, уже умея бегло читать и писать. Мне повезло с подготовкой: часто бывая у мамы на работе (в медкабинете школы), я из любопытства заглядывала в учебные классы, и мне разрешали тихонько посидеть за свободной партой. Всё казалось необыкновенно интересным. Я даже заводила тетрадки и делала в них некоторые задания, как настоящая ученица, правда, разрисовывая их цветочками. А учительница, по маминой просьбе, даже ставила мне отметки. Я этим очень гордилась в свои 5–6 лет. Такую приметную ученицу – вся мамина школа хорошо меня знала – пропускали в самые загадочные кабинеты: с чучелами птиц и головами животных, с колбами и пробирками, с пугающими воображение противогазами за стеклом шкафа.

В результате этого к учёбе я относилась с большим интересом, всё давалось мне легко. Но пошла я в совсем другую школу – в английскую. Родителям хотелось дать мне самое лучшее образование. Ученицей я была вполне самостоятельной: от учебников было не оторваться до ночи. А уроки приходилось делать в единственной комнате, где отец смотрел футбол по телевизору, мама утюжила бельё на другом конце стола, а вокруг стола ползал, вереща, маленький братишка. Отцу тогда, в связи с рождением второго ребёнка, выделили комнату побольше – 20 метров. После девятиметровой комнаты она казалась очень большой. В ней и прошли последующие восемь лет.

Годы шли, жили мы неплохо, только стало тесновато. Мы мечтали о квартире. Отец ходил на военную службу, мама продолжала работать в школе. Брат Саша подрастал и становился очень задиристым, по характеру совсем не похожим на меня. Но если мы с ним находили общий язык, то это превращалось в грандиозный спектакль: брат тоже любил театр и музыку. Родители были строги и требовательны к нам, и, если мы ссорились, то наказывали обоих.

В общем, была жизнь как жизнь, со своими обычными радостями и горестями. Пока не случилось то роковое событие, которое позднее сильно отразилось на всей моей жизни.

Это случилось прямо под Новый год, 30 декабря, накануне праздника, когда все вокруг веселились – наступал 1977 год.

Я не сразу поняла, в какую беду попала. Всего лишь упала на льду, с разбегу. Удар пришёлся как раз на копчик. Встать мне помогли подружки. Добраться до медпункта я уже не могла: как-то дотащили девчонки. Острая боль внизу спины нарастала, и движения становились всё скованнее. Перелом копчика со смещением вызывал страшную нестерпимую боль, из-за которой я не могла пошевелиться. Повреждение крестцового отдела повлекло за собой защемление позвоночного нерва: я оказалась в почти неподвижном состоянии. Это произошло далеко за городом, в зимнем лагере, где не было необходимой медицинской помощи и возможности произвести обследование. Меня попросту уложили в медпункте на ровную доску, положенную на кровать. Дикую боль внизу спины было нечем снять, всё тело как будто оцепенело. Постепенно, в течение суток, нижняя часть тела перестала меня слушаться, а затем я, вообще, перестала чувствовать свои ноги: их словно не было у меня, они отказали полностью. И моя нижняя половина стала неподвижна!

На следующий день меня пришёл поздравить Дед Мороз, молодой и красивый, что меня страшно смутило, а затем все ушли на дискотеку – встречать Новый год. Всю новогоднюю ночь я провела в страшных муках и одиночестве. Тогда не было даже обезболивающих, кроме анальгина. Вот такая ирония Судьбы!

На доске, без движения, я провела десять дней каникул. Местный врач решил, что меня лучше не трогать и никуда не везти: при травме позвоночника нужен полный покой. Постепенно боль утихла, но подвижность к телу вернулась не сразу.