Между тем, этого противостояния с комсомольцами-переростками могло и не быть. Я уже был тогда комсомольцем! В августе 53-го я был принят заочно в комсомол, по анкете, в которой месяц рождения не указывался – комсомольцем я стал все же за два месяца до 14-ти, но лишь в январе 54-го сообщили, и я, наконец, получил комсомольский билет…

В 7-м классе с самого начала я встретил, наконец, душевное понимание от классной руководительницы – по русскому и литературе – и не запомнил даже ее ни имени-отчества, ни фамилии! Ее женственная, материнская душевность, участливость помогла мне совладать с заиканием и вообще очень благотворно повлияла на меня: она была первым настоящим педагогом, встретившимся мне в школе. Невысокая, соразмерно круглого лица с нежным румянцем, полненькая, она относилась к типу женской красоты, увековеченного русским художником начала 19-го века, автора картины «Девушка за пяльцами», Кипренским. К постоянному нежному румянцу на чрезвычайно бархатистой, нежной кожи лица, прибавить изящно очерченные губы и чуть курносый носик. Она, наконец-то сразу разглядела во мне открытость, способности – только тогда еще не по ее предмету, русскому! – и, главное, она сразу же верно определила во мне главную черту: «Ты натура увлекающаяся!)», не раз говорила она в 7-м и повторяла в 8-м, когда я был избран секретарем комитета комсомола школы, встретившись в коридоре – уже не преподавала у нас, вместо нее была по русскому и литературе Татьяна Ильинична Ткалич, тоже ко мне участливая, но гораздо сдержаннее, и при ней я, получив в начале 8-го за диктант двойку, за неделю подогнал русский, а в 9-м прочно занял первое место и по литературе во всех 9-х классах, – она даже читала дважды мои сочинения в других девятых, но я тогда думал, что это она мой секретарский авторитет набивает, будучи женой второго секретаря райкома партии Андрея Петровича Ткалича, который неоднократно приходил в школу и всегда крепко мне рукуж жал. Об этом я неоднократно писал в своих прежних воспоминаниях, растянувшихся на 20 лет, и теперь мне трудно вспомнить, где что писал: извлекать из дневников прежних лет муторно, а пропустить важное не хочется. Но начатые систематические воспоминания в 2001-м, продолженные перепиской дневника 1956—57 гг., в котором попытка воспоминаний в 56-м здесь «на плаву», правда, осложненные комментариями в квадратных скобках от современности, то есть от осени позапрошлого года. Можно бы вычеркнуть повторения, но оставляю, так как есть возможность сравнить точки зрения и лексикон мой тогдашние и нынешние

Из всех этих наплывающих друг на друга описаний видно, что из отроческого кризиса я стал выходить в 7-м классе, начал же к новому году 53-му еще в 6-м классе, когда еще одна учительница повлияла на меня своей женственностью – математики и тоже, забыв начисто ее инициалы, запомнил навечно образ. Эта особого внимания ко мне не проявляла, но своей женственностью – высокая, стройная, высокогрудая, слегка с веснушками на матовом, тоже округлом лице она так повлияла на меня, что я вдруг стал понимать всю планиметрию – без ее, правда, особых разъяснений, по учебнику разобрался. Ее, впрочем, описал немного больше года назад, извиняюсь за повторения, памятуя, впрочем, что они – «мать ученья», – в данном случае, изучения навыков выхода из кризиса…

Напоследок из той баснословно ранней поры самого конца 1952-го я приберег воспоминания светлые, и при том окрашенные настоящим светом от полной луны. То ли перед новым 53-м годом, то ли в самом начале января. Был бы под рукой вековой справочник стояний луны, то по пребыванию ее в зените можно уточнить. Тогда – и единственный раз! – увлекались в классе новогодними пожеланиями. Получил и я несколько треугольных конвертиков с такими пожеланиями аккуратными девичьими почерками. Самое красивое и теплое было от Грицук Аллы. Отец у нее был китаец, одаривший ее пышными черными волосами и чуть заметной раскосостью черных красивых глаз и, наверное, исключительно нежной бархатистой, нежно-оливковой кожей с постоянным румянцем на щеках. Алла была самая яркая, самая привлекательная в классе, но тоже года на два старше меня. Она сидела на первой парте среднего ряда, к выходу. Я же с краю к проходу на первом ряду от двери на 3-й парте, так что всегда мог видеть несколько сзади эти ее пунцовые щеки, слегка выдающиеся книзу, что только добавляло оригинальности к ее красивому, так сказать, русско-китайскому лицу. Она же никогда не оглядывалась и никак две четверти не проявляла своего расположения ко мне – впрочем, как и я к ней, – только вот это пожелание под новый год. Самое красивое с голубенькими цветочками и виньетками, поэтому пошел проводить ее со спутницей верхом мимо «вышки». Там наверху был по широкой седловине широкий же проход на золотороговскую сторону, на северо-запад. Там где-то посередине Запорожской Алла и жила. Я провожал ее почти до дома, потом немного возвратились назад. Это провожание навсегда врезалась в память. Она была с подругой, не помню уж с кем. Мы учились во вторую смену, был конец декабря (да, ведь с занятий еще шли – в январе каникулы), луна светила ярко, усиленная только что выпавшим неглубоким снегом, как бы удвоявшем лунное свечение. Алла была особенно красива, мы долго стояли, держась за руки, ее маленькие руки были в варежках. Очень неохотно мы расставались, она с подругой пошла на свою Запорожскую, там были самые хулиганские – теперь бы назвали бандитские – улицы, но по бандитизму сразу после войны, в 1946-м, был нанесен такой удар, что даже слово исчезло. Там ее сразу после 7-го класса ухватил хулиган, вскоре севший в тюрьму, и дальнейшая судьба Аллы мне не известна, да и не интересовался. Она была очень умна, сдержанна, в учебе, правда, не блистала, за исключением английского – она произносила лучше всех и получала заслуженные пятерки и похвалы от учительницы