Вообще, он у меня очень простой, и самое удивительное, что его это абсолютно не парит. Счастлив и доволен быть, как говорит мама, пэтэушником. При этом он обладает житейской мудростью кота Матроскина, знает, как правильно есть бутерброд и разговаривать с сантехниками. Я много об этом размышлял. Наверное, потому что мне не хватает этой незамутнённой уверенности в себе, такой железобетонной. Папа всегда говорит, что я слишком много думаю.

Пока наши папы ремонтировали машины, пили пиво, время от времени тягали гантели и много рассуждали «за жисть», мы с пацанами изучали свалку. Сначала играли в прятки, потом они нашли полупустую пачку сигарет и решили приобщиться к взрослой жизни. Я тоже попробовал. От одной неглубокой затяжки едва не скопытился. Почудилось, будто к горлу подкатили кишки. Тошнотворное состояние. Надо мной, естественно, посмеялись, обозвали слюнявой девчонкой. Я решил, что научусь курить позже без свидетелей и буду шмалить по десять пачек в день, они ещё завидовать будут, какие офигительные дымные кольца я носом выдуваю.

Пока они курили и кашляли, словно старые астматики, я мартышкой болтался на скелете ЗИЛа. Раскачивался и спрыгивал, каждый раз стараясь приземлиться дальше. На третьей попытке я напоролся коленом на торчащую железяку и окончательно расстроился. Не смог курить, так ещё и ласту в фарш раскровякал. Пришлось идти к папе сдаваться. Я знал, что он будет меня ругать, поэтому медлил. Когда вошёл в гараж, носок уже пропитался кровью, немного хлюпало и в кроссовке. Я тогда ещё решил, что, видимо, повредил сонную артерию и мне скоро хана, а значит, можно не торопиться. Лучше последние секунды жизни провести, глядя на тёплое солнышко, а не на разъярённого папу.

Папа оценил кровавую ногу протяжным присвистом, вытер грязные руки ещё более грязной тряпкой и поманил пальцем.

— Иди сюда.

Я покачал головой и отступил.

— Уже зажило и не болит.

Он оглядел моё колено и снова присвистнул.

— Ёкарный бабай. Где ты ногу так распанахал?! Люся меня убьёт. Что у тебя там? Показывай.

Как только я приблизился, он схватил меня за руку и выволок на улицу, прямо к колонке. Стянув окровавленную кроссовку вместе с носком, он подставил мою ногу под напор воды. Когда смылась бордовая подсохшая корка, стало видно, что акула не откусила мне голень, рана выглядела на удивление скромной — вспоротая аккуратная розочка прямо под коленкой. Я заволновался, что не видать мне первого места во дворе за самую страшную травму, не переплюнуть Санину историю с переломом руки и рассечённый качелями висок Серёги.

Папа провёл экспресс-лечение бабкиным методом — приложил к ранке промытый водой лист подорожника и дал мне профилактический подзатыльник, чтобы я больше не лез, куда не следует. В тот день я не полез, не до конца поверил, что не помереть мне от страшной болячки типа африканской дизентерии, и пошёл в гараж за папой.

Игра в бильярд была в самом разгаре, догоняльщиками шаров самоназначились братья Тищенко. Оба сидели прямо на полу в напряжённых позах, в любой момент готовые сорваться вслед за шаром. Я же сел поодаль, на один из скрипучих тренажёров. За игрой не наблюдал, прислушивался к своему организму, то и дело отлеплял подорожник и проверял, не видно ли раздробленную кость или кишки. Мне казалось, что я бледен и холоден, умираю прямо на глазах равнодушной толпы, и никто не в силах мне помочь.

От стола то и дело доносился смех, эмоциональные ругательства, поначалу приглушенные, а чуть позже произнесенные в полный голос. Я не вслушивался, пока не уловил знакомое имя «Лиля».