Сегодня мне исполнилось 16 лет! Я вполне горжусь своими годами: приятно сознавать, что в некотором роде уже совершеннолетняя…[31] Теперь читаю романы. За 1>1/>2 месяца прочла их не меньше 10 книг, все французские. Глупы они страшно, но не могу отстать от них. Передо мной лежат Руссо, de Stael, а в руках «Les exploits de Rocambole»[32] – и классики забыты, забыта ночь, – я не существую, а живу с каким-нибудь Rocambole или sir Williams… И эту страсть преодолеть не могу.
Встречала о. Иоанна Сергиева, о котором в последнее время так много говорят и пишут[33]. Я видела его близко, и меня поразили полузакрытые, необыкновенно яркого голубого цвета глаза: они смотрели куда-то вдаль, не замечая никого из многочисленной толпы, нежно-розовый цвет лица, юношеский румянец и голубые глаза о. Иоанна невольно поражали: он казался молодым, тогда как волосы и борода указывали настоящий возраст. Выражение лица у него было кроткое; благословляя народ, он говорил: «здравствуйте, други мои», «велико имя Святой Троицы». Его слова были для меня странными, необыкновенными: кто-то «не от мира сего» явился с приветом в грешный мир.
На уроке в нашем восьмом классе. Учитель педагогики сказал: «Человек после недолгого занятия наукой чувствует легкий аппетит; если же занятия будут слишком усилены, то тело разрушится, и человек умрет». Вызвал повторить одну из нас: – «После занятия мы чувствуем аппетит». – «А если мы будем дольше заниматься?» – «Аппетит усиливается». Мы рассмеялись. – «Зубная боль есть боль телесная?» – «Нет, нервная», – был ответ…
Была у Аристовой; играл ее учитель Балакирев[34], и она собрала некоторых своих учениц слушать его. Боже мой, как может играть человек! Он делал с роялем что хотел: он говорил, пел, плакал, звенел под его руками! О, несравненный артист! Когда он окончил, я встала, у меня ноги дрожали, в ушах звенели последние аккорды – и я даже не поблагодарила хорошенько мою учительницу. Мне снилась ночью его игра и он сам, седой, великолепный старик. Я люблю его всей душой за его игру… О, если бы услышать его еще раз!
Слушала фонограф Эдисона[35]. Я ожидала, признаюсь, большего: мне казалось, что я услышу голос и музыку, как в театре, но на деле не то: фонограф с точностью воспроизводил звуки, но очень глухо, иные даже едва слышно. Получалось впечатление, как будто за три комнаты играют или поют. Но хуже всего воспроизводит фонограф человеческий голос: нужно было напрягать слух, чтобы уловить слово. Зато музыку, особенно высокие ноты, слышно отлично… «Человечество идет вперед!» Эту казенную фразу можно смело сказать, услыша фонограф. Я, право, не знаю, чем лучше быть: Пушкиным или Эдисоном? Патти[36] или профессором? Чем лучше, что лучше, о господи, право, не знаю!..
Когда я умру? Что ждет нас там, в другом мире? Будем ли мы действительно жить вечно, как сказано в Евангелии? Я не могу этому верить: жить вечно слишком страшно, но и уничтожиться без всякого следа тоже не хочу. Как же быть? Я думаю, думаю, и ничего не могу решить… «Жить вечно», какой ужас! Если вдуматься в это слово, можно с ума сойти; я иногда думаю долго и потом чуть не кричу от ужаса… Ах, если бы можно было убить душу, а тело оставить на земле жить и наслаждаться.
Прочла два романа Гюго: «Человек, который смеется» и «93-й год». Первый из них произвел на меня сильное, поразительное впечатление. Пошлы и ничтожны кажутся с двумя этими странными, но прекрасными произведениями другие прочтенные мною романы, где говорится только о любви. Сейчас начну читать Стендаля «Красное и черное».